Не менее чем вражеские солдаты, трепетали перед вашей светлостью и мирные жители, одновременно любя вас и почитая, что видно на примере многих городов, в том числе Женевы: все распоряжения ваши исполнялись там столь же неукоснительно, как и в войсках, а правители города являлись по первому зову — дело дотоле невиданное и неслыханное, ибо этого не мог добиться ни один полководец или государь.
Со всем тем солдаты вашей светлости превосходили прочих не только отвагой и мужеством, но также благочестием и непримиримостью ко злу, следуя примеру своего военачальника.
Где найти другого принца, в ком соединилось бы столько высоких добродетелей: древний род, воинская доблесть, осмотрительность, умение управлять, находчивый ум? Ибо, возвращаясь с войсками в Милан, когда обычный путь был закрыт по случаю чумы, ваша светлость сумели пройти со всей армией, при полном вооружении и в боевом порядке, долиной Вале, где обитают швейцарцы, бывшие в то время союзниками Франции; случай беспримерный, ибо в свое время те же швейцарцы, будучи в союзе с нашим государем, разрешили нашему войску пройти через их земли лишь отрядами по двести человек и без оружия.
Столь великие победы и подвиги найдут место в летописях нашей славы. Можно смело сказать, что то будут прекраснейшие страницы, когда-либо написанные о властелинах земли. Пусть жители здешнего королевства[3] сами свидетельствуют о своем благоденствии; они охотно уплатили бы любую дань, только бы не лишиться мудрого повелителя, который охраняет вверенные ему земли и правит ими столь великодушно, благородно, милостливо и справедливо.
Не стану распространяться об этом предмете, дабы не запутаться в нем, ибо трудно поверить, что все это совершил человек столь юный годами. Упомяну лишь о том, с каким блеском служили вы, ваша светлость, при дворе и особе нашего короля, заслужив всеобщее уважение и став самым почитаемым среди знатнейших вельмож.
Есть ли сомнение, что полководец, сумевший пройти через земли неукротимого народа, проложит для моей книги путь среди учтивых и благовоспитанных читателей, которые отведут ей место, достойное столь высокого покровительства? Да хранит всевышний вашу светлость и да ниспошлет вам новые победы и новую славу для вящего служения его господней воле.
Матео Алеман
ЧИТАТЕЛЮ
Долго страшился я выпускать в свет вторую часть моей книги, давно уже дописанную и исправленную; но и более длительный срок я счел бы слишком коротким, чтобы решиться на это: мне казалось разумней упрочить добрую славу первой части и не спешить с ее продолжением. Книга была принята так благосклонно и милостиво, что я боялся поставить под удар уже завоеванное имя: что, если бы часть вторая не понравилась или я не сумел бы воплотить свой замысел? Ведь нередко чем больше мы, несчастные, стараемся, тем хуже выходит.
Но тут меня, как нерадивого слугу, подняли с постели тумаками и затрещинами; пришлось волей-неволей разделить участь лентяев и делать дважды одну работу. Не скупясь, расточал я свои замыслы и писания — и вот их выхватили у меня на лету. Став жертвой, смею сказать, грабежа и мошенничества, я вынужден был вернуться к своему труду в поисках новых средств, чтобы уплатить по векселю и сдержать данное слово.
При этом мне приходилось по возможности удаляться от того что я написал ранее; пеняй, Исав, на свои грехи, коли устал гоняться за дичью и Иаков отнял у тебя первородство[4].
Но по правде и совести должен признать, что соперник мой — тот ли, за кого он себя выдает, или кто-нибудь еще — обладает ученостью, глубокими познаниями, живым воображением, остроумием, изяществом слога, осведомленностью в литературе светской и духовной, а также умением рассуждать — каковым талантам я готов позавидовать, сожалея, что сам не обладаю ими в той же мере.
Однако пусть не посетует, если я замечу, вслед за многими, что, воспользуйся он своими дарованиями для другой цели, книга его была бы достойна всяческих похвал, и любой высокоученый муж не постыдился бы признать себя ее автором и открыть свое истинное лицо и имя. Но соперник мой поступил, как тот, кто норовит всучить в Кастилии арагонскую монету[5]. Он подобен некоторым женщинам: каждая черта их лица в отдельности столь совершенна, что лучшего не ищет ни глаз, ни кисть художника; но в совокупности черты эти не создают красивого лица. И он поступил благоразумно, когда предпочел надеть маску, по примеру тех удальцов, что выходят на ночной промысел, закрывшись епанчой и полагаясь на свое проворство, а там — что бог даст: коли повезет — они откроют свое имя, а случись неудача — отопрутся.
3
4
5