<p>
Катанака Маккуро
Гуталин
一
Привезли два новых тела.
На кушетках в эту унылую комнату закатили два покрытых белыми простынями трупа. Совершенные, белоснежные простыни – немного даже жалко, что ими покрывают тех, кому, по сути, всё равно. А живым – нет. Всё должно быть красиво, всё должно быть ритуалом. Если ты не понимал этого раньше, то понимаешь, начав работая в морге.
Каждый раз, когда привозят новое тело, волнуюсь. Не хочу, чтобы это было тело, попавшее под поезд или расчленённое маньяком. Нужны целые, неповреждённые тела, чтобы как живые – например, совсем недавно утонувших, или повесившихся. Иногда попадаются и те, что спрыгнули с крыши, но это зависит от того, как они упали – порой половины головы нет после удара об асфальт, а порой выглядят, как новенькие, только внутри всё переломано. Тела мужчин и старух не интересуют – когда их привозят, то просто делаю пометки в журнале и откатываю куда-нибудь подальше, стараясь больше не вспоминать. Скучные, бесполезные мешки с мясом.
И смотрю сейчас на контуры того, что было живым когда-то. А сейчас лежит здесь, покрытое белоснежной, не нужной простынёй…
Один контур – точно мужской. К чёрту. Откатываю в тень. Но спокойно и помолившись. Всё должно быть ритуалом, без молитв нельзя. Простыни им, может, и не нужны, но без молитв всё равно нельзя… Если не верил в эту хрень до этого, то веришь, когда начинаешь работать в морге.
Второй контур точно женский. Это уже не бесполезный мешок мяса. Это уже что-то. Женщин сюда не привозили уже два дня. Вчера – старик, окочурившийся от сердечного приступа, позавчера – вообще никого. Когда никого – так одиноко сразу почему-то. Когда вокруг всё время мертвецы, начинаешь относиться к ним, как к живым. Даже если хочешь считать мешками с костями. К таким противоречиям привыкаешь, когда начинаешь работать в морге.
Снимаю с тела простыню – лучше, чем предыдущая, по которой проехался грузовик. У этой перерезано горло, судя по состоянию раны – где-то день назад.
Моя работа банальна – записывать, кого привозят, и следить, чтобы тела были в сохранности. Мне повезло, что наш морг – отдельно от операционной - и не нужно никого препарировать. Этим занимаются в другом месте, сюда привозят или тела, которые уже обследовали, или тела, которые даже не собираются препарировать. Но иногда, когда привозят тело убитого человека, нужно быть готовым, что, когда полиции удастся получить у родственников жертвы разрешение на обследование, тело могут забрать отсюда и увести для вскрытия. Поэтому с ними всегда надо использовать презервативы.
Уже полночь на часах, вряд ли кого-нибудь уже привезут сегодня. И не то, чтобы в Кобе было мало насильственных смертей, но к нам убитых привозят не так часто, так что сегодня просто бесценный экземпляр.
И наглухо закрыта дверь хранилища изнутри, теперь я с ней вроде как наедине, а если кого-то и привезут ещё этой ночью, то просто оставят у входа в хранилище и оставят записку с именем рядом. Так уже было.
Вначале, с лёгкого волнения, не смог разглядеть слишком хорошо, теперь вижу – она совершенна, и порез на горле не портит эту красоту. На вид лет двадцать, пахнет потом, лицо аккуратное, без излишней вычурности – просто совершенство. И кто её убил и зачем – понятия не имею, но я бесконечно благодарен ему за то, что эта красота теперь лежит передо мною.
Нельзя начинать без ритуала Камадзи – тем более на кушетке. Очень неудобно, и всё скрипит. Никто не замечает одеяла, которое храню тут в шкафу, купленное специально для этого. Никто не заглядывает в этот шкаф. Никто вообще не заглядывает в это гиблое хранилище.
Всё – ритуал. Всё должно быть аккуратно.
Здесь – такая небольшая прохладная комната, в центре места хватает как раз только для того, чтобы расстелить это одеяло и расположиться на нём. Но надо сначала поместить тот мешок, который я откатил в угол, в холодильник.
Сейчас – начинаю.
Кладу моё сегодняшнее совершенство на шерстяное одеяло это – и с каким удовольствием она располагается на нём! Конечно, кушетка холодная, а одеяло это согревает даже в самые холодные времена. Хотя тут всегда одна температура. Здесь навсегда всё замерло.
Нельзя приступать без ритуала Камадзи. Я нашёл его когда-то в Библии Тиамат, и с того дня постоянно выполняю его. И сейчас, зажгя свечи, черчу символ на теле её и смачиваю губы ей кровью из среднего пальца левой руки – теперь готово. Теперь можно.
Но совсем холодная ещё. Обнимаю её, раздевшись, и её обмякшиё мёртвые конечности постепенно нагреваются от тепла моего тела. Это тот момент, когда она вроде как оживает , тот момент, когда я – Господь праведный, наделяющий безвольную куклу жизненной энергией! Момент, когда она влюбляется в меня и служит мне с благодарностью за то, что дал ей второй шанс на жизнь!
И вот, ожила! Я создал её заново, я имею право.
Надеваю презерватив. Всегда приходится использовать смазку – у тех, кого привозят сюда, не бывает природной смазки, и даже мой чудесный ритуал оживления не даёт им способность выделять секреции из своего влагалища. Всё имеет две стороны. Ты понимаешь это, когда начинаешь работать в морге.
У меня никогда не было живой женщины, я имею в виду, той, которую мне не пришлось оживлять, но основываясь на своих примитивных знаниях биологии, могу заявить, что входить в живую женщину – совсем не то же самое, что входить в мёртвую. Чисто физически, не психологически. Живая женщина непредсказуема и опасна – мышцы её вагины сжимаются в непроизвольном порядке, они требуют больше или просят поменьше; они пожирают твой член так, что тебе самому невозможно контролировать процесс – ты не знаешь, когда кончишь; не знаешь, сможешь ли сдержаться от того, чтобы кончить внутрь; не знаешь, кончите ли вы одновременно и будет ли её мало. Конечно будет. Живая женщина всегда просит ещё, живая женщина хочет забрать всё – она хочет сожрать твою душу и твоё тело, а ты отдаёшься ей сам.