И я нарочно перестал стирать одежду и мыть волосы; и я был счастлив; счастлив, когда был ненавидим; более счастлив, чем когда был любим. Я ничего не получил от них, но многое потерял. Но случилось один раз так, что я оказался у ног её, когда она сидела, ноги поджав, на диване, и мне открылась одна истина – когда любишь человека, тебе приятны все проявления тела его. Ты обожаешь его пот; ты обожаешь запах его грязного тела и готов целовать немытые волосы; ты готов есть продукты дефекации его и дрочить на грязную одежду. Я нашёл то проявление жизни, которое остаётся даже после смерти, и всё, о чём мог думать после этого – это её одежда.
Так я стал человеком, который стоит у женской раздевалки, отводя взгляд от проходящих мимо людей. И в один момент как-то голова странно закружилась, как будто я переходил. От одного этапа своего бытия – в другой. Как будто перерождался или переходил на новую ступень развития. Как будто понимал, что вхожу в то состояние существования, из которого пути дальше нет.
(Запись из дневника от 26.12.**)
«О, милая тварь моя, я знаю, что Вы обыскались вещицы из гардероба Вашего, и я-то сегодня специально пришёл пораньше, чтобы убедиться окончательно, что обладаю я теперь вещью, некогда носившейся Вами. Воистину, через Вас я понял очарование фетишизма, и шорты свои вы можете искать сколько угодно, пока я буду делать с ними всё, что угодно. Возможно Вы, хотя нет, - почти наверняка, - догадываетесь, что это я стащил их. От этого на душе ещё приятнее.»
Я был тогда столь неумелым фетишистом – не зная, что с ними делать, где хранить, я положил их в мешок от своей спортивной формы (некогда; ныне только её). Я был готов дрочить на них, но мне стало так страшно отбить чудесный запах пота запахом спермы, что я довольствовался лишь тем, что просто хранил их; лишь тем, что знал, что они у меня, и только я имею к ним доступ.
И в тот день, когда она пришла, обнаружив, что пропало кое-что из спортивной сумки её, я прочитал страх в глазах. Это был живой страх, не мертвецки-пугающий, а взгляд от понимания того, что шаг за черту уже сделан, то, что за один год она создала кого-то, кто вдруг поступает так, как идёт вразрез с её пониманием того, как должно быть. И я надеялся, что мне не кажется так; и что это действительность. Но иначе не могло быть, ибо действительностью для меня являлась она лишь.
三
«Любовь без фетишей не имеет
права называться любовью.»
Библия Тиамат, Книга Крови
Так грустно и тоскливо, вот так вот червь уже отполз, боясь быть раздавленным, и зарылся в вещах, которые не могут быть столь жестокими. И мне стало так приятно и тепло, мне открылось вдруг, что фетиш есть чистейшее проявление Любви, в фетишах содержится её явнейшее воплощение, не обременённое ни одним недостатком характера, ни одним необдуманно совершённым когда-то поступком, потому что сама по себе вещь – пассивна.
Вещи не нужно внимания, вещь – самодостаточна и совершенна. Это стало для меня определением наивысшего состояния Любви. Подумал тогда, что почти во всех мировых религиях путь к Богу лежит через фетиши, несмотря на то, что не все они это и признают. И если христиане лобызают распятия, мусульмане поклоняются камню, а буддисты хранят дома фигурки Будды, то неужели я не имею права взять хотя бы малую часть того, что приблизит меня к тому, к чему я так стремлюсь?
Кажется, странную привязанность свою я утолил ненамного. Но Луна циклична, Луна умирает, Луна рождается, Она ликует и шепчет всегда что-то, и так всегда моё настроение циклично; оно, кажется, зависит от Луны. Хотя, на деле, всё в этом мире зависит от Неё, просто те, кто не следят за этим специально, не замечают.
Но она перестала больше класть в сумку свою спортивную одежду, однако почему-то оставила кроссовки. Это меня обидело немного, почему она решила, что может ограничить меня, ограничив мой выбор? В любом случае, ненадолго мне забылось про сумку её, и может, так действительно было спокойней, ведь если незачем снова выкрадывать вещи её, то незачем и беспокоиться о том, что есть вероятность быть пойманным за очередной кражей. Но нет.
Тот, кто встал на путь фетишиста, не сможет сойти с него, и на каждый предмет одежды приятного человека смотрит как на предмет, который можно и нужно украсть, перебирая в уме варианты кражи и способы применения. Так, в один момент – пробило. Идея. Странная, но приятная, вновь. И снова ко мне домой - предмет её гардероба.
(Запись из дневника от 10.03.**)
«<…> Я отнёс их домой, и ночью, достав её шорты, к которым даже грязными руками не прикасаюсь, положил перед собой украденные кроссовки. <…> Я кончил три раза, один – в левый кроссовок, два – в правый, потому что в первый раз спермы было больше всего <...>»
Вдруг дошло до меня, когда возвращал их на место, что теперь к вещам её привязан больше, чем к ней. И когда сидит она передо мной, такая живая и такая тёплая, я более не испытываю того трепета, хотя и продолжаю восхищаться. Но почему-то, с ненавистью. И этот схизис мне показался тогда таким прекрасным, что я решил полностью поддаться влиянию его, понимая, что уносит дальше от той счастливой меланхолии, которая была тогда, когда ещё на день рождения её (ныне проклинаемый) выбирал и носился с этим чёртовым браслетом, потратил на него последние деньги, переплатил за доставку, чтобы успеть к сроку; всю ночь ещё перед этим не спал почти;
Стало так опечалено и огрустнено по временам, когда каждый участок тела её был провозглашён священным, одной из областей материализации Великой Богини; когда прикосновение к одной руке её лишь могло возбудить процессы, выходящие за рамки тех, которые происходили до этого в бесцветном мире моём. И плакать, так хотелось. Стены, пропитанные унынием, продолжали шептать всё то же; они хранят всё; они знают всё о черве и Богине; о схизисе и ухмылке; о браслете и открытке; и они продолжают – и знать, и шептать; но хранят они разное, а шепчут – всё то же. Так темно и так приятно; но осторожнее, иначе - забудешься. Я уже забылся. Бог, притворяющийся червём, или червь, стремящийся быть Богом; Богиню превращая в вещь, боготворя вещи; алтарь самому себе под маской самохульства; в унижении ища вознесение, приятно лобызая ноги проклинаемого и проклиная обожаемое; мне шёпот этот чем дальше, тем громче, и слышу его, лишь когда уже проходит сколько-то времени, а когда он приближается, то тихий, как никогда.