Когда Осирис умер, Исида зачала от его мёртвого тела Хоруса, и это привело к возрождению. Кали танцует на мёртвом Шиве, пожирая его, как целый мир, а позже – рождая новый. Осирис отдался Вам, и Вы в праве убить его, расчленить, сожрать, но Вы не делаете это, лишь вращая нож и расширяя рану, потом вновь зализывая её языком, а после – вновь вонзая нож, и так – вечно.
письмо никому
«Истеричный смех. Я не кричу лишь потому, что закричать - значит проиграть. Но стоны доносятся из измученной души моей, потому что она устала. Истерзана, измучена, но продолжает бороться. Может быть где-то там кроется желание умереть, чтобы прекратить эти страдания, но как я посмею допустить это, зная, что Вы ещё не моя, а я ещё не Ваш? Я сам держу тот нож, именуемый подозрением, которым наношу себе раны, но направляете мою руку Вы, и не кричу. Кричать - значит сдаться. Я борюсь, но умоляю, прекратите направлять мою же руку против моего сердца. Увеличьте шансы мои на победу хотя бы интереса ради, хотя бы ради себя. Потому что бесконечность становится конечной, небо становится землёй, и та уходит из-под ног, когда Вы даёте разуму моему неокрепшему ещё окончательно, повод растоптать решимость мою, и как бы даже невзначай. Но, Хатхор моя, услышь мои мольбы к прекрасному Абсолюту твоему, ведь я прикасался к тебе, и был достаточно близко, чтобы утверждать, что это был экстаз.
моей geliebte frau»
И Осирис ждал. А Вы забыли о своей цели и о своём предназначении. И я Вам не говорил, и Вы даже не догадываетесь, что если Ваша подруга – Иштар, то Вы – Эрешкигаль. И может я проклинал первую за то, что, может, без неё было бы всё иначе совсем, я восхищался этим равновесием, этим эталоном чистейшей дружбы, но восхищение моё не выходило за рамки зависти.
Быть может, были не готовы свершить сей чудный акт некрофилии, но ведь тогда, всё было напрасно? И страдания Осириса, и радость Исиды; моя активность Нергала и Ваша пассивность Эрешкигаль? У меня ком в горле от того, что Ваш взгляд на эстетику не допустил ещё мысли об этом; что Вы забылись о цели, и забылись в действе, ликуя там, где только начинается прелюдия. Отходя в сторону, вечно возвращаетесь назад мной моей рукой, но не понимаете вновь; и забываетесь по-новой, но ведь нельзя. Божественные законы не должны нарушаться, и как Хокма без Далет сможет соединиться с Биной? И следует ли мне взять на себя ту роль, которая должна была быть исполнена уже давно? И если Вы умрёте, я буду оплакивать Вас, как Исида оплакивает Осириса в бесконечном цикле перерождения; и я буду любить Вас так, как любит Шиву Кали, пожирающая его, ликуя. И я не могу более смотреть на Вас так, как раньше, и когда я иду, а перед глазами – Вы, то Вы уже не такая, и образ Ваш уже как бы более тёмный и далёкий, но менее хрупкий, и я смотрю на Вас уже не как на тёплую и живую, но как на мёртвую и холодную; и мне кажется, что этот образ скрасит Вас ещё больше; и это становится фетишем моим – как браслет; как шорты; как кроссовки; как Вы сама, но не Ваша душа. Я радуюсь, когда смотрю на Вас и на Ваше тело; на Вашу мимику и улыбку; просто радуюсь, и счастлив; червь признаёт что он червь, но не может иначе, кроме как следовать своей Воле; кем бы он ни был, и если Воля такова, значит так – надо. Но я не радуюсь, когда вижу очертания Вашей души; она – вечный ком в горле; язва и опухоль; и я благодарю её за то, что дала мне; хоть и ненавидя то, чем она является по натуре. И пусть, значит такова моя Воля, которую я не постигну в полной мере, пока не отдамся ей полностью; и я отдался; и меня захлестнуло это страшное желание, и я был счастлив в моих жестоких мыслях, представляя, как рука моя плавно ведёт нож по Вашей коже; как молекулы ножа разрывают молекулы Вашего тонкого природного савана, тонкого настолько, что я могу разглядеть милые тонкие вены на Вашей щеке; настолько, что, кажется, одно прикосновение к ней может оставить шрам.
Как сталось так, что Ваше очарование довело меня до такого? Эта идея кажется тем реальней и резонней, чем безумней и невыполнимей. И сейчас, когда ловлю себя на мысли, что мне, может, и не хватит духу разрушить священный союз молекул смуглой кожи Вашей, используя нож, которым сам когда-то резал руку свою во время моих первых ритуалов, я считаю себя трусом, ведь идея моя кажется мне абсолютно правильной; и не обвиняю себя в желании своём - но обвиняю в робости перед фактом этим.
И так хочу, чтобы Вы знали, что я люблю Вас. Так, как никогда никого не любил за всю свою жизнь, и может быть, этим обусловлено состояние нынешнее моё.
И с того момента, знаете, я не мог выйти из дома без старого своего перочинного ножа. Я дал обещание, что он всегда будет со мной, и носил его в правом кармане всё время, и тяжесть стальная его стала чем-то, к чему я привязался настолько, что как-то раз, когда оставил дома его, меня охватила паника. Как если бы охватила паника человека, который прибыл в аэропорт, осознав, что забыл дома билет на самолёт; и я не мог представить, как раньше мог существовать без этого; и в зимние морозы лишь тепло, которое отдавала мне рукоятка ножа, грело меня.
Вы знаете, я не был одержим ненавистью. Как не был одержим никогда любовью; но Вами, и какой бы мерзкой или страшной мне не казалась Воля моя, я принимал её с радостью и спокойствием, если знал, что эта Воля обусловлена Вами; и Вы одним лишь взглядом благословляли каждое действие моё, может быть, даже и не замечая этого сами; и Вы благословляли саму мою жизнь, которая теперь тонет столь стремительно и безвозвратно.
六
«О, дети мёртвых!