– Соломинка сломалась, а лапоть утонул, – подсказала Дианка.
– Умница! – закричал Волгин, держась за Дианку, как за спасительную соломинку. – А ты – настоящая Прекрасная Дама. Можешь есть клубнику. Тебе это не повредит! Поверь поэту.
– А ты – поэт? – недоверчиво спросила девочка.
– Поэт, – сказал Волгин и опустил Дианку на землю.
– Он – поэт? – спросила девочка свою гувернантку.
– Поэт, – кивнула я.
– Это хорошо, – сказала моя воспитанница непонятно чему: то ли тому, что Волгин – поэт, то ли тому, что она – настоящая Прекрасная Дама.
Волгина, что называется, понесло, как с ним часто бывает, когда его кто-то внимательно слушает. А Дианка слушала его, открыв рот. Поэтому он сыпал стихами, смешными историями, мифами Древней Греции и легендами Крыма. Когда же Волгин прочитал детский стишок Саши Черного «Мишка, мишка, как не стыдно? Вылезай из-под комода…», моя воспитанница дернула его за штанину и сказала:
– Послушай, поэт, возьми меня опять на ручки и прочитай про Мишку еще разок.
Меня же волновал один вопрос. Когда Волгин напряженно вспоминал нужные строчки очередного стишка и возникла пауза, я спросила:
– Дима, а ты уверен, что Поливанов победит на выборах?
– Еще бы. По всем опросам он лидирует с заметным отрывом, – забыв про поэзию, мгновенно ответил Волгин. – Народ таких любит. Ну, и мы работаем… с вдохновением. А потом – на его главного конкурента Сергея Лунина заготовлен такой компромат! Фальшивка, конечно! Что-то там про его торговлю оружием с чеченцами. Но сделана фальшивка классно, с документами и фотографиями. Все это уже отпечатано в виде газеты большим тиражом и лежит у Поливанова на складе вместо лекарств. В решающий момент он эту бомбу выкинет, и последнего серьезного конкурента как не бывало. Хотя жаль, я бы, например, за Лунина голосовал. Честный человек, образованный, через многое прошел. А самое главное, в нем есть забытое сейчас качество – благородство. У него даже фамилия декабристская. Да он и есть декабрист… Но ты, Светоч, не волнуйся! Победит твой Поливанов, победит! Тут без вариантов.
Любовь и морковь
Видеоролик Лунина я все-таки увидела в вечернем телеэфире. Я совершенно не воспринимала его сюжет. Шел какой-то видеоряд, а я все ждала – появится ли он на экране. Наконец я увидела Сергея. Он смотрел куда-то вдаль, камера перемещалась вокруг него. Мне казалось, что он ищет кого-то взглядом. Я увидела его глаза, смотрящие прямо на меня и тут, как всегда бывает, зазвонил мой мобильник.
Это был Поливанов. Я ему зачем-то срочно понадобилась. Это «зачем-то» предполагало приготовление моего тела, а также переодевание в сексуальное нижнее белье и халат, напоминающий кимоно японской гейши. Но мне сейчас больше пошел бы кожан из «Оптимистической трагедии» и вопрос: «Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?»
Мобильник заверещал опять. Опять Поливанов.
– Я же сказал, что жду тебя. Срочно… Какие там приготовления? Я тебя не за этим зову. Ты мне нужна по делу. Давай! Одна нога там, другая – здесь!
Двусмысленно иногда звучат хорошо знакомые с детства поговорки. Говорит – не за этим, и тут же – ноги в разные стороны!
Сразу заметила, что Михаил Павлович готовился к моему приходу, а это совсем на него не похоже. Пододвинул кресло, достал две рюмки… Сам был в халате, по барски накинутом поверх рубашки и брюк. Видимо, разговор и вправду предстоял серьезный.
– Светланка, сначала выпьем, – сказал хозяин. – Не спорь! Дело такое, что нужно не умом, а сердцем решать. Поэтому пей!
Даже боязно загадывать. Когда люди, подобные Поливанову, вспоминают про сердце, жди смертоубийства как минимум. Я приготовилась внутренне выслушать нечто ужасающее.
– О чем же вы хотите со мной поговорить, Михаил Павлович?
– Конечно, о любви! – захохотал Поливанов, но смех его был скорее дипломатический. – О чем мы с тобой можем еще говорить? Не о педагогике же или английском языке? Или писателе твоем Наги…
– Набокове.
– Вот видишь. Все фамилии одинаковые. Надо было твоему Набокову псевдоним взять какой-нибудь, а то его все с Нагиевым путают. Ему же от этого только хуже. Да, еще раз за Селезнева – тебе отдельное спасибо! Читал уже некоторые главы. Знаешь, будто и про меня, а будто не про меня – про героя какого-то вроде Мересьева. «Повесть о настоящем человеке», слыхала? – я едва кивнула. – Ну вот, сам себя начинаешь уважать. Такой путь прошел, многого добился… Тебя вот, правда, еще нет. Ха-ха-ха! А дальше еще большего добьюсь. Думаешь, я на губернаторском кресле успокоюсь? Милая моя, это для меня начало – детский стульчик с дыркой для горшка. Дальше я пойду! Выше! Ты-то пойдешь со мной?
– Вы это меня хотели спросить?
– Что ты за человек, Светланка? – Поливанов тряхнул своей вихрастой головой и стукнул себя по коленкам. – Тебе что, тягостно со мной разговаривать? Просто так, по человечески? Что вы, бабы, за люди? Поговорить с мужиком можете только после того, как вас поимеют или когда деньги вам нужны?
Ничего себе, волчара! Решил с ягненочком поговорить по душам… То ему тело подавай, то душу. Хочу иметь тебя в комплекте, так сказать, в виде гамбургера: булка-тело и котлета-душа.
– Есть такие люди, Михаил Павлович, которым безопасней тело раскрыть, чем душу.
– На меня намекаешь? Понятно. Ценю откровенность. А я вот, Светланка, мужик простой – что в душе, то и на языке. Потому меня простой народ любит и голосовать пойдет за меня, а не за Лунина. Хотя он мужик неплохой, но такой же, как ты – со сложной душевной организацией. Пошел бы ко мне в команду, не встал бы мне на дороге… Теперь ему в политике уже не быть. Да ладно. Давай еще по рюмашке, и перейдем к нашему делу.
Мы выпили еще.
– Может, коньяку или водки? Не могу я это пить! Приучила меня жена! Букет! Урожай тридевятого года! А по мне – все кислятина! Ладно… Так вот. Сын мой – Олег – это не Людкин ребенок, а от первой жены. Парень он неплохой, в компьютере соображает, даже мне по работе кое-что подсказал. Программисты мои на его предложение сказали, что дело пацан предлагает. Только вот без материнской ласки он у меня растет…
Поливанов недовольно поморщился: видимо, выбранный им тон беседы самому не понравился. Взял слишком длинный разбег и позабыл, зачем вообще бежит.
– В общем, наступил у него период такой. Сама понимаешь, в штанах зашевелилось, кровь туда отхлынула и, в основном, от головы. Стал он за Людмилой подсматривать, рукоблудничать. Я-то этого не знал, а то бы руки ему сразу бы в другое место переставил, чтобы не доставал. Но он сам, дурак, попался. Хотел Людмилу мою в ванной рассмотреть получше, полез в вентиляционный туннель, а задница или что там у него в этот момент торчало, его не пустила. Застрял он. Стал орать. Людмила перепугалась, думала, привидение в нашем замке завелось. В вентиляции-то акустика хорошая! В чем мать родила из ванной выскочила… Мне, правда, кажется, что она больше прикидывалась. Только бы нагишом перед кем-нибудь покрасоваться! Она, зараза, наверное, Олежку и распалила. Да ладно!..
Поливанов на секунду задумался. Губы его что-то бесшумно прошептали. По артикуляции было похоже на слово «стерва».
– Ребята мои вытаскивают этого трубочиста, а сами хохочут. Тут дурак не догадается. Да эта еще выскочила с голым задом! Страшно ей стало! Вытащили они Олега. Только его морда из вентиляции показалась, я ему справа и заехал. А потом еще добавил. А он чуть ли не обратно в трубу лезет, кричит: «Папа! Не бей! Не буду больше никогда!» Я тогда подумал: «Что он не будет? На баб смотреть не будет?» Ведь это вообще никуда не годится. Н-да-а, – почесал в голове Поливанов. – Наказал я его тогда. В спортзал заставил ходить – качаться. Пусть, думаю, кровь в другое место пойдет. И жалко его, хотя и паршивец, а сын…
Постепенно мне стал понятен весь смысл этого разговора, вся эта долгая прелюдия. Теперь Поливанов вообще мог ничего мне не говорить. Какую бы цену он мне ни назвал, какие бы выгоды его предложение мне ни сулило, я откажусь. Еще неделю назад я бы подумала. Подумала бы, поторговалась и, чувствуя себя последней стервой, может, согласилась за большие деньги. Или я на себя наговариваю? Но теперь я была уже не та Света Чернова. Светлое и черное в одном флаконе. Весь мой скорпионский цинизм ушел, как в прибрежный песок, а я сижу, как Аленушка на бережку. Совершенно беззащитная перед обступившим меня злым и неправильным миром. Только и есть теперь во мне, что – это новое, только что зародившееся чувство. Глупая несвоевременная любовь, не сулящая мне никаких выгод, а кроме того – без всяких пока намеков на взаимность. Победила сказка про Стойкого Оловянного Солдатика, про несгораемую любовь, потому что она сама есть пламень…