— Что ты задумала, подлая тварь?!
— Ты еще и оглох, старый засранец? Как странно. У ослов длинные уши. У твоего папаши они оказались глухими? Я могу повторить, чтобы ты расслышал.
— Замолчи, исчадие ада! — выдохнул герцог, багровея от ярости и стыда. — Как ты изменилась.. Как. От моей дочери ничего не осталось, вместо нее какая-то злобная, вульгарная девка!
— Можно подумать, от герцога в тебе много что осталось, — устало произнесла девушка.
— Злобный и трусливый старикашка, спрятавшийся под моей юбкой.
Лучше б ты сам меня убил, отравил, что ли, чтобы мне не пришлось переживать тут чудовищного унижения. Или сам бы умер. в бою, защищая. Тогда в неволе я б могла утешаться мыслью, что отец сделал все, чтоб защитить меня, и даже больше. Но и этого утешения я лишена. Ты трусливо откупился, спас свою жизнь, отдал на растерзание меня... Да что там — меня! Виолу, ребенка, отдал! Тебе ведь все равно было, что с ней может сделать солдатня? Обозленные, они могли поднять ее на пики. Или вспороть живот. Мало ли на войне ужасов.
— Не вспороли же! — желчно возразил старик.
Девушка грустно покачала головой.
«Папаша года! Ему действительно все равно, — подумала она. — К его чувствам бесполезно взывать и искать утешения — тоже. Если меня не будет, а с Виолой что-то случится, что заденет его так называемую честь, он легко отречется от дочери.
Выкинет девчонку на улицу, просить милостыню. Или того хуже, просто утопит как собаку.
Камена на шею, и привет. Ну, меньше сантиментов! Жалости он точно не заслуживает.
Этого засранца давно надо выгнать из его теплой норы».
— Слишком много слов, — грубо произнесла девушка. — Ну, решайся. Для тебя все может закончиться здесь и сейчас. Ты можешь стать свободным, тебе ничто не будет грозить. В
отличие от тебя, — она усмехнулась, — принц человек слова. Он не тронет тебя, если пообещает.
НО старик не слушал ее.
— Ничто не будет грозить?! — вскричал он. — А нищета — это ничто?! По-твоему, это не та угроза, которой можно бояться?!
— Совсем без штанов не оставим, не переживай, — холодно ответила девушка.
— Нет. Нет. Нет — закричал герцог, багровея. — Я не хочу! Я не согласен! Я слишком многим пожертвовал! Нет!
— Чем ты пожертвовал, шкура поганая?! — озлилась девушка.
Герцог встряхнулся, как старый пыльный ворон.
Он вдруг сделался удивительно спокойным, как будто не трясся здесь за свою жизнь и за свои богатства. В чертах его снова появилось достоинство, в старческих глазах — стальной блеск.
— А кто ты такая? — спросил он тихо, вкрадчивым, холодным и опасным голосом.
Да так, что девушка, до того чувствовавшая над ним свою полную власть, теперь в ужасе отшатнулась. — И не говори, что ты Эвита. Лицо, тело, волосы, жесты — да, ее, но слова...
Твои резкие, грубые слова — они не могут принадлежать моей дочери. И не надо говорить мне о тяготах похода и об окружающей тебя солдатне, — старик тихо и очень мерзко рассмеялся. — Эвита никогда не стала бы повторять затем и, кого считала ничтожествами!
«Ого! — промелькнуло в мозгу Маши. — Вот это я называю палевом! Догадался, учуял, старый лис! И как выкручиваться будем?»
Но отступать было некуда: и она решила идти напролом.
— Люди меняются, — огрызнулась она, отходя от старика, темной тенью нависающего над ней — И пересматривают свои приоритеты и ценности.
Ничтожеством я теперь считаю тебя, и все, чему ты меня учил, для меня не имеет значения!
— Не пытайся выкрутиться, девочка, — все так же тихо произнес старик, хитро щуря глаза. — Поздно; ты меня не обманешь. Эвита не играла в благородство. Я
знаю ее очень хорошо, она ведь моя дочь, росла на моих глазах. И скорее слов праведного гнева она сказала бы мне прямо, чего хочет для себя. В чем ее выгода.
У Эвиты вседа была выгода на уме! Да и бранные слова у нее были скуднее, но куда злее, приправленные магическими недобрыми пожеланиями. А ты... пустышка!
Герцог снова засмеялся, тихо и вкрадчиво, зловеще, так, что кровь стыла в жилах.
— Не будет никаких магических пожеланий, — не сдавалась Маша, стараясь сохранить лицо и не выдать своей паники, хотя у нее уже поджилки тряслись. — Ты ‘разве не знаешь, что принц клеймил нас с Виолой, отнял магический дар?
— Он мог отнять его, но стереть любимые проклятья с языка Эвиты — это ему не под силу!
— старик торжествовал, потирая руки. — Оборотень, подселенка! Эвита, значит, мертва. А
ты каким-то образом пробралась в ее тело, самозванка!
«Вот попала, так попалась — в ужасе подумала Маша. Страх ледяным душем окатил ее, останавливая сердце в груди.
— Где тебя нашел тот недобрый колдун, что посмел втиснуть твою жалкую душонку в тело герцогской дочери, Э? — продолжал веселиться герцог — На навозной грядке? В
солдатском обозе?! Дешевая потаскуха! Неужто принц не заметил подлога?! Это чей еще отец осел! Купиться на яркую обертку — ну, болван!
— Наверное, не такое уж я ничтожество, — огрызнулась Маша, понимая, что переубедить герцога не удастся.
— Это похотливый дурак в короне так хотел оседлать мою дочь, что предпочел не замечать очевидного! — торжествовал старик, потирая руки. — Спутать герцогиню с дешевой подделкой! О, небеса! Вот это удача! Э-3-э, милая! Да теперь не ты, теперь я буду диктовать условия! А не подчинишься — я выдам твою маленькую тайну принцу, и он со злости раздерет тебя на куски! Или отведет прогуляться в Башню откровений, и ты забудешь, как огрызаться, девка! Оборотень, ну надо же!
Герцог снова мерзко расхохотался. В его злобных глазках сверкала гнусная радость.
Весть о том, что настоящая Эвита, скорее всего, мертва, раз тело ее занято, ничуть его не расстроила. Да они не заострил внимание на этом.
Никогда не обнимет настоящую дочь, никогда не скажет ей последнего «прости».
Никогда.
Да это было ему и не нужно.
«Даже оплакать и пожалеть нас некому будет, случись что, — подумала Маша в полнейшем отчаянии. — Ну и папаша.
— Можно подумать, — огрызнулась Маша, отступая от радующегося мерзкого старика еще дальше, — на герцогской дочери стоит знак качества! А сам ты чем-то отличаешься от ярмарочного карманника!
— замолчи, девка, — грубо бросил герцог — Тебе не понять, чем благородный человек отличается от черни.
— Пятки почище? — язвительно произнесла Маша.
Она стояла в шаге от столика, на котором принц оставил стилет.
Сердце ее оглушительно билось.
Девушке казалось, что даже издевающийся старик слышит его стук.
Рука ее словно сама собой нащупывала рукоять оружия на лакированной поверхности.
— Значит, говоришь, принц тебя послушает? — деловито осведомился герцог —Молодец, шлюшка! Уже раздвинула перед ним ножки, поэтому он смирный такой?
Расплатилась с ним? Это я удачно подоспел сюда! Значит скажешь ему, чтоб помиловал меня. Скажешь, что тебе меня жаль. Поноешь, поваляешься в ногах, скажешь — жизнь не мила без отца.
— Нет — дерзко выдохнула Маша.
Ее пальцы, наконец, нащупали рукоять стилета. Кажется, та все еще хранила тепло рук принца, и это придало Маше уверенности.
— Что значит «нет»?! — завизжал герцог брызжа слюной. — Еще как да, милочка! Иначе…
Он угрожающе приблизился к ней, грубо ухватил ее за волосы, да так, что девушка вскрикнула от боли, и склонился над ней, с жестокой радостью вглядываясь в ее лицо.
— Даа — протянул он, рассматривая девушку. — Глаза ее, и цвет кожи, но взгляд. Слишком много жалости к тем, кого Эвита никогда не пожалела бы! Ты пойдешь и сделаешь то, что я тебе прикажу, сучка маленькая. Велю принцу глотку перерезать —
заберешься в его койку и перережешь! Даже если тебе придется поработать всеми тремя дырками, чтоб как следует вымотать его! Поняла?!