А взбредало ей всякое, и никогда ничего доброго.
Чем болела принцесса, было непонятно, и болела ли вообще — тоже. В ее голове странным образом уживались беспросветная, первобытная жесточайшая глупость и невероятная хитрость.
Знания, которые принцессе пытались привить при дворе ее отца, не дали глубины ее разуму, не породили сколь-нибудь высоких мыслей. Принцесса просто была набита ими как пустой мешок ненужными изломанными вещами.
Зато если дело касалось выгоды, принцесса была расчетлива и умна, как сто тысяч чертей.
Не было ни единой вещи, которую принцесса не могла бы получить —выклянчив, обменяв, стащив, — если ей того сильно хотелось.
И сегодня ее выгода была заключена в теле Эвиты.
В роскошном, сильном и молодом теле красавицы-герцогини, которое вожделеют все мужчины.
Берта, хоть и была дура дурой, а прекрасно понимала, что красивая и здоровая женщина может добиться большего от вожделеющего ее мужчины.
Без угроз, без пыток, к каким она прибегала, насильно женя на себе зазевавшихся привлекательных конюхов с целью провести веселенькую брачную ночь.
И как ее жених, красавец Альбер, смотрел на Эвиту, дура Берта тоже приметила.
Хоть женишок и помалкивал, злобно сопя в две дырки. И от своей невестушки-Берты рыло неблагодарное воротил!
Околдованный, связанный магическими путами, с грубо заткнутым магией ртом, он рвался всей душой к Эвите. Воздух кипел вокруг него от бессильной ярости принца. И
поэтому Берта очень заинтересовалась, а что там, под платьем у герцогини Эвиты, чего так сильно хочет Альберт.
Именно для этого она велела раздеть Эвиту и заставляла ее танцевать голышом.
Чтобы рассмотреть ее как следует.
А не для чего-либо еще.
И увиденное ей понравилось настолько, что она решилась на переселение в эту юную и прекрасную оболочку.
Надо отметить, что об этом Берта подумывала давненько.
Кто знает, было ли больное, некрасивое тело ее собственным с рождения, или же она впрыгнула в него случайно, вынужденная делать выбор как можно скорее, сию секунду.
Да только скуластое лошадиное лицо не нравилось Берте. Как и припадки, слабость и болезненность.
Берта рассматривала и примерялась к телам рабынь, вельможных дам, и всех находила недостойными. У всех был какой-нибудь изъян на взыскательный вкус принцессы.
На самом деле и изъянов-то особых не было; просто теперь Берта относилась весьма настороженно к кандидаткам на вселение. Словно напуганный зверь. И стоило неосторожному смешку вспорхнуть рядом с облюбованным ею телом, как ей уж казалось, что смеются именно над выбранной красоткой.
И она стыдливо отворачивалась, будто получив оплеуху.
Как будто это над ней смеялись.
А над Эвитой — это Берта поняла своим хитрым, животным чутьем, — смеяться никто не станет.
Никогда.
А если и станет, то только давясь завистью. Кашляя, словно в глотку насыпали толченого стекла.
Потому что даже яростный и непокорный принц Альберт готов был ползти к ней на брюхе, как полудохлая больная ящерица, и есть из ее рук.
Потому что дядюшка Берты, добрейший Родерик, человек невзрачный, незаметный, но со стальной волей, готов был тут же встать перед красавицей Эвитой на колено, и склонить голову в величайшем почтении.
Даже перед униженной, голой, испуганной и зареванной.
— Мне, мне такое тело! — шептала Берта, нетерпеливо крутясь с бока на бок.
Да, королева истребила магию в королевстве. Ровно настолько, что обладающий хотя бы крошечной ее каплей и умеющий ею пользоваться был почти всесилен.
Лиданийцам за верную службу короне удалось сохранить ритуальный ларец и еще кое-что.
Дом герцогов Флоресов был известен темной родовой магией, грозной и пугающей.
Королевский дом славился блестящей доблестью, силой и драконьей мощью.
А вот лиданийцы были путешественниками.
Говорят, они и выродились потому, что одну и ту же душу селили много-много-много раз в разные тела. И она жила, тихо догорая, как свеча. Не гасла, но и не грела.
Существовала, пока разум под гнетом лет не погаснет и пока человек не позабудет, что нужно совершить очередной прыжок, чтоб не кануть в черное небытие смерти.
Тело, вроде, здорово и молодо, а его точат многовековые усталость и тоска.
Растворяются далеко в прошлом юношеская дерзость, смелость, решительность, и лиданиец становится сух и мертв, как белое дерево. Вроде, жив, а зачем.
И не в этом ли причина болезни и немощи Берты?.
Впрочем, она никогда б не призналась в том, даже сели б это было так.
Королева запретила эти бессмысленные на ее взгляд прыжки. Под ее присмотром лиданийцы уничтожили все артефакты и амулеты, что помогали им переселяться.
Но безумная Берта не была бы хитрой, как бешеная лисица, Бертой, если б не припрятала себе один из медальонов, затолкав его туда, куда невинная девица ничего не смогла засунуть, не причинив себе непоправимого ущерба.
Магическая вещица была довольна увесиста и объемна, и поэтому тоже амулет даже и не подумали искать там, куда хитрая Берта его поместила.
Тараща честные глаза, принцесса разделась до нижней рубашки и позволила королевским слугам обыскать себя.
Ничего, конечно, не нашли.
И довольная Берта осталась единственной обладательницей мощного амулета.
Дождавшись, кода все уснут Берта решила этой же ночью свой план осуществить.
С удовлетворением прислушавшись к храпу нянек и служанок, Берта выскользнула из постели, кое как оделась, лишь бы только прикрыть ночную рубашку, и решительно двинулась на поиски вожделенной добычи.
Амулет, что должен был перенести ее в тело Эвиты, она крепко сжимала обеими руками, прижав его к груди.
А он сиял мягкими сиреневыми вспышками, в такт бьющемуся сердцу хозяйки.
Дождавшись, когда все уснут, Берта решила этой же ночью свой план осуществить.
— Веди, веди меня, — шептала Берта, плутая по лабиринтам дворцовых коридоров. —
Ищи мне Эвиту!
Куда идти, Берта тоже не знала, разумеется. Поэтому ориентировалась на свет амулета.
Разгорается — значит, она на верном пути. Гаснет — значит, свернула не туда.
Берта видела и алые тени, заметавшиеся по стенам.
Призракам замка не понравилось, что лиданийка задумывает покушение на ту, с которой магия замка обвенчала принца, и которую теперь духи алых драконов принимали как свою госпожу.
Алые призраки должны были охранять замок от злодеев.
И они старались изо всех сил.
Они шипели и скалили зубы, рявкали на Берту и алыми змеями скользили вслед за ней по коридорам. Напуганная девушка бежала, прижимая к груди свой артефакт, шумно дыша.
По вискам ее струился пот, впалая грудь часто вздымалась. Из горла ‘рвалось шумное дыхание.
От страха она совсем забыла о предосторожности, и потому, когда старая королева встала у нее на пути, Берта громко вскрикнула и отпрыгнула назад, задыхаясь от быстрого бега.
— Куда ты так спешишь, дитя мое?
Королева была страшнее всяких призраков.
Она еще не до конца оправилась от пережитого потрясения. Лицо ее было бледно, глаза, обведенные черными кругами, горели во мраке, как уголья.
Простоволосая, небрежно одетая, она чуть пошатывалась, но стояла в дверном проходе, заслоняя собой Берте путь. На ее синюшних губах играла презлая ухмылка.
И самое жуткое было то, что вокруг нее по стенам извивались и ползали алые призраки драконов, огрызались на нее и скалили зубы так страшно, что кровь стыла в жилах.
А она этого не видела, даже когда их зубы лязгали в волосе от ее лица.
И это было так страшно, что Берта невольно отшатнулась еще дальше, тараща блеклые глаза на драконов, которые, казалось, вот-вот вырвут кусок мяса из тела старой королевы.