- Хорошо. И встанем пораньше.
Они достают копилки и честно высыпают на стол все деньги. Теперь они повеселели, их радует мысль, что они еще смогут выразить фройлейн свою немую, преданную любовь.
Они встают чуть свет, с душистыми, свежими гвоздиками в дрожащих руках они стучатся в дверь к фройлейн; но Ответа нет. Решив, что фройлейн еще спит, они рходят на цыпочках. Комната пуста, постель не смята. Вещи разбросаны в беспорядке, на темной скатерти белеют письма.
Дети пугаются. Что случилось?
- Я пойду к маме,- решительно заявляет старшая. И без малейшего страха, с мрачным выражением глаз она появляется перед матерью и спрашивает в упор: - Где наша фройлейн?
- Она, вероятно, у себя в комнате,- отвечает мать, с удивлением глядя на дочь.
- В комнате ее нет, постель не смята. Она, должно быть, ушла еще вчера вечером. Почему нам ничего не сказали?
Мать даже не замечает сердитого, вызывающего тона вопроса. Она побледнела, идет к отцу, тот быстро скрывается в комнате фройлейн.
Он долго не выходит оттуда. Девочка гневными глазами следит за матерью, которая, по-видимому, сильно взволнована и не решается встретиться с нею взглядом.
Отец возвращается. Он очень бледен, у него в руках письмо. Он уводит мать в комнату фройлейн, там они шепчутся о чем-то. Дети стоят за дверью, но подслушивать не решаются. Они боятся отца: таким они его еще никогда не видали.
Мать выходит из комнаты с заплаканными глазами, очень расстроенная. Дети, испуганные и смятенные, невольно подбегают к ней с вопросами. Но она резко останавливает их:
- Идите в школу, вы опоздаете.
И девочки покорно уходят. Как во сне, сидят они на уроках четыре, пять часов, но не слышат ни слова. Потом опрометью бегут домой.
Там все по-старому, только чувствуется, что всех угнетает одна страшная мысль. Никто ничего не говорит, но все, даже прислуга, глядят как-то странно. Мать идет девочкам навстречу. Она, видимо, приготовилась к разговору с ними.
- Дети,- начинает она,- ваша фройлейн больше не вернется, она...
Слова застревают у нее в горле. Сверкающие глаза девочек так грозно впились ей в лицо, что она не осмеливается солгать. Она отворачивается и торопливо уходит, спасается бегством в свою комнату.
После обеда вдруг появляется Отто. Его вызвали, для него оставлено письмо. Он тоже бледен. Растерянно озирается. Никто с ним не заговаривает. Все избегают его. Он видит забившихся в угол девочек и хочет с ними поздороваться.
- Не подходи ко мне!- говорит одна, содрогаясь от отвращения. Другая плюет перед ним на пол. Смущенный, оробевший, он слоняется по комнатам. Потом исчезает.
Никто не разговаривает с детьми. Они сами тоже хранят молчание. Бледные, испуганные, они бродят из комнаты в комнату; встречаясь, смотрят друг на друга заплаканными глазами и не говорят ни слова. Они знают теперь все. Они знают, что им лгали, что все люди могут быть дурными и подлыми. Родителей они больше не любят, они потеряли веру в них. Они знают, что никому нельзя доверять. Теперь вся чудовищная тяжесть жизни ляжет на их хрупкие плечи. Из веселого уюта детства они как будто упали в пропасть. Они еще не могут постигкуть всего ужаса происшедшего, но мысли их прикованы к нему и грозят задушить их. На щеках у них выступили красные пятна, глаза злые, настороженные. Они ежатся, точно от холода, не находя себе места. Никто, даже родители, не решается к ним подступиться, так гневно они смотрят на всех. Безостановочное блуждание по комнатам выдает терзающее их волнение, и, хотя они не говорят друг с другом, пугающая общность между ними ясна без слов. Это молчание, непроницаемое, ни о чем не спрашивающее молчание, упрямая, замкнувшаяся в себе боль, без криков и слез, внушает страх и отгораживает их от всех остальных. Никто не подходит к ним, доступ к их душам закрыт - быть может, на долгие годы. Все чувствуют в них врагов, врагов беспощадных, которые больше не умеют прощать. Ибо со вчерашнего дня они уже не дети.
В один день они стали взрослыми. И только вечером, когда они остались одни, во мраке своей комнаты, пробуждается в них детский страх- страх перед одиночеством, перед призраком умершей, и еще другой, вещий страх - перед неизвестным будущим. Среди общего смятения позабыли вытопить их комнату. Дрожа от холода, они ложатся в одну постель, тонкими детскими руками крепко обнимают друг друга, прижимаются друг к другу своими худенькими, еще не расцветшими телами, как бы ища защиты от охватившего их страха. Они все еще боятся заговорить. Наконец младшая разражается слезами, и старшая горько рыдает вместе с ней. По их лицам, мешаясь, текут горячие слезы - сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Сжимая друг друга в объятиях, грудь с грудью, они горько плачут и содрогаются от рыданий. Обе они - одна боль, одно тело, плачущее во мраке. Они оплакивают уже не свою фройлейн, не родителей, которые потеряны для них, ими владеет ужас - страх перед тем, что их ждет в неведомом мире, в который они бросили сегодня первый испуганный взгляд. Их страшит жизнь, таинственная и грозная, как темный лес, через который они должны пройти.
Мало-помалу чувство страха туманится, сменяется дремотой, утихают рыдания. Их ровное дыхание сливается воедино, как сливались только что их слезы, и наконец они засыпают.