-- Я не преступница, -- сказала, завидя Кузьму Егоровича. -- Я свободная женщинаи не хочу быть ни к кому приписанаю
-- Прописана, -- поправил КузьмаЕгорович.
Жюли всхлипнулаи сталанадевать шубку.
-- А ну прекратить! -- прикрикнул КузьмаЕгорович несколько по-командирски, из былой своей жизни.
-- Что? -- возмущенно отреагировалаЖюли натон.
-- Я постараюсь уладитью -- примирительно ответил КузьмаЕгорович.
-- Не надо мне ничего улаживать! Я не виноватани в чем, чтобы улаживать!.. -- и, подхватив чемоданы, отпихнулаКузьму Егоровича, побежалавниз.
-- Дура! -- заорал тот вдогонку. -- Истеричка! -- и, схватившись засердце, осел по стене.
Жюли стояланапаперти вечернего ЫИнтуристаы. Заотчетный период ничего возле него не переменилось ни в атмосфере, ни в публике -- разве что прежнего швейцаразаменил Равиль в униформе с лампасами и в сивой бороде до поясаи, впуская-выпуская людей, не забывал время от времени скашивать глаз наЖюли.
Лицо ее вдруг озарилось: оназаметилав толпе Кузьму Егоровича, направляющегося к ней.
-- Ты почему здесь?! -- спросил он более чем недовольно. -- Кого поджидаешь?! -- и стыдливо спрятал заспину букетик цветов.
-- Но вас же, Кузьма! -- скромно потупилась Жюли.
-- Неправда! -- уличил КузьмаЕгорович. -- Ты не моглазнать, что я появлюсь здесь!
Какой-то иностранец, заинтересовавшись Кузьмой Егоровичем, щелкнул блицем и тут же был перехвачен Равилем.
-- Как же вы могли не появиться здесь, если наэтом самом месте вы впервыею признались мне в любви?..
-- Слушай, дарагая! Таварищ майор! -- прорезал вдруг шумовой фон знакомый голос с сильным восточным акцентом: двое молодых людей тащили к ГАЗику-воронку давнего нашего знакомцав наручниках. Он вырывался, чтобы успеть договорить все что хотел, покадверцас решеткою не захлопнется: -- Миня, канэшно, расстреляют, но напращанье я должен сказат: как женшинати мне очен панравиласю
Седовласый, разгоряченный после теннисной партии, вошел в душевую раздевалку, где поджидал его смиренный Кропачев.
-- А, Кузьма, -- сказал Седовласый. -- Как поживаешь? Проблемы?
-- Я бы уехал во Францию, а? -- робко спросил КузьмаЕгорович. -- Зачем я вам тут? Только людей от делаотрываетею
Седовласый пристально глянул наКузьму Егоровича, невозмутимо закончил раздеваться и пошел в душевую.
-- Тоже -- Троцкий выискался, -- буркнул находу. -- Мы здесь в говне купайся, аоню -- и пустил струю.
КузьмаЕгорович стоял без вызова, старался только, чтобы водабрызгалананего поменьше.
-- Вот ответь мне, -- произнес Седовласый, отфыркавшись. -- Вот сам бы ты себя, будь напосту, -- выпустил? Ну? Выпустил бы или нет?
КузьмаЕгорович справедливо понурился.
-- То-то же, -- резюмировал Седовласый.
-- Венчается рабаБожия Юлия рабу Божьему Кузьме, -- пел батюшкав небольшой церкви, нельзя сказать, чтобы переполненной.
Молодые стояли перед аналоем. Никитадержал венец над отцом, Вероника -над матерью. Равиль в одеянии дьяконакадил ладаном.
-- Согласен ли ты, -- вопросил священник Кузьму Егоровича, -- поять в жены рабу Божию Юлию?
-- Согласен, -- ответил КузьмаЕгорович, краснея.
-- Согласнали ты поять в мужья рабаБожьего Кузьму?
-- Mais oui, -- ответилаЖюли игриво, с чисто французскою грацией. -Certainementю
Народу в небольшом зальце кишело многие сотни. Над одной дверью былавывескаСША, над другой -- ИЗРАИЛЬ, над третьей -- ФРАНЦИЯ, над четвертой -- ПРОЧИЕ СТРАНЫ.
КузьмаЕгорович растерянно озирался в гудящей толпе, потом, обнаружив дверь, ведущую во Францию, направился к ней, но тут же был остановлен:
-- Куда, папаша?
-- Даяю -- встрепенулся было КузьмаЕгорович, но тут же и осекся. -- Мне только спросить, -- сказал таким тоном, словно приучался к нему всю жизнь.
-- Всем только спросить! -- понеслось из очереди.
-- У всех дети!
-- У всех через час самолет!
-- А ктою -- поинтересовался КузьмаЕгорович. -- Как этою Кто последний во Францию?
-- Вон, папаша, -- показали ему. -- Видишь?
КузьмаЕгорович подошел к длинному, надесяток листов, списку, проставил очередную цифру 946 и рядом дописал: Кропачев. Потом вернулся ко французскому хвосту, спросил у того, кто насписок указывал:
-- А у вас какой?
Тот раскрыл перед Кузьмой Егоровичем ладонь, накоторой изображенабылацифра72:
-- С позавчерашнего утра!..
Но я хочу быть с тобой!
Я хочу быть с тобой!
Я так хочу быть с тобой
и я буду с тобойю -
пели Никитаи его ансамбль надеревянном митинговом помосте рядом с аэропортом Шереметьево-2 лирическую песню, которую мы услышали впервые напустынном зимнем пляже. Вероникастояларядышком и дирижировалавниз, где большая толпанароду, в основном -- людей молодых, слушалапесню с должным восторгом. То здесь, то там из толпы торчали плакаты: ТОЛЬКО НИКИТА КРОПАЧЕВ СПАСЕТ РОССИЮ!, РОК -- ЭТО СВОБОДА!, ДОЛОЙ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНИХ!, ГОЛОСУЙТЕ ЗА РОК-ПАРТИЮ КРОПАЧЕВА-МЛАДШЕГО! -- и несколько особенно трогательных: ДО СВИДАНЬЯ, ПАПОЧКА! Самолеты, садясь и взлетая, перекрывали намгновенья песню гулом, но, когдане перекрывали, онадоносилась и в шумный, суетящийся зал отлетаю
Аглая издали гляделанаочередь к таможне, включающую Кузьму Егоровича, Машеньку, Жюли. Туда-сюдатаскал тележку с чемоданами носильщик Равиль.
-- Но что я там буду делать?! -- прямо-таки ужасался КузьмаЕгорович, готовый, кажется, сбежать, как Подколесин.
-- Скажи дедушке, -- обратилась Жюли по-французски к Машеньке, -- что многие истинные коммунисты продолжали борьбу в эмиграции.
-- Бабушкаговорит, -- перевелаМаша, -- что многие истинные коммунистыю
Никитас товарищами пел, Вероникадирижировала, поклонники кричали, свистели, хлопали, махали плакатами и фотографиями ребенка-Никиты в матроске наколенях тридцатилетнего отцаю
Аглая смотреланаМашеньку, Машенька -- исподтишка -- намать взрослым печальным взглядом.
-- Начто жить, начто жить! -- передразнилаЖюли по-русски. -- Спроси у деда, сколько он получал, покаего не выгнали.
-- Дед, асколько ты получал, покатебя не выгнали?
-- Полторы тысячи, -- ответил КузьмаЕгорович ностальгически.
-- Сколько ж это выходит? -- полувслух по-французски прикинулаЖюли. -Один к одному, что ли? Переведи дедушке, что самая средняя проститутказарабатывает у нас больше завечер.
-- У нас, кажется, тоже, -- вздохнул КузьмаЕгорович, и тут их позвали заперегородку.
Никитавлетел в зал.
-- Эй, отец! -- крикнул. -- Жди в Париже в составе правительственной делегации. Вероникагарантирует! -- и помахал прощально.
Вещи ползли сквозь рентген-аппарат. Таможенник выдернул большую сумку:
-- Что у вас тут?
-- Как что?! -- возмутилась Жюли. -- Белье, одежда!
-- Нет, вот это! -- и таможенник, запустив в сумку безошибочную руку, извлек склеенный из осколков бюст Ленина.
-- Этою -- засмущался КузьмаЕгорович. -- Это сувенир.
-- Не положено к вывозу, -- отрезал таможенник и бюст отставил.
-- Как не положено?! -- возмутился КузьмаЕгорович. -- Почему не положено?! Этавещь не представляет художественной ценности. Вот -- справкаиз Министерствакультуры!
-- Потому чтою -- не нашелся что ответить таможенник. -- Потомую
Седовласый, наблюдая намониторе прощальную сцену, раздраженно сказал:
-- Потому, осёл, что мы отказались от экспортареволюции!