А вот близость дочери с Валентином миссис Кроуфорд отнюдь не радовала. Она с самого начала невзлюбила этого молодого человека и оказалась совершенно нечувствительна к его чарам, а его фамильярная манера возмутила ее до глубины души. Питер никогда бы себе не позволил заявиться на порог без приглашения, называть хозяйку дома не иначе как «миссис К.» и беспардонно лакомиться всем, что только найдется в буфете. Выслушивая все эти жалобы, Мэрион каждый раз думала о том, что Валентин позволяет себе много других дерзостей, о которых Питер не осмелился бы даже мечтать — дерзостей, которые приносят ей столько радости и наслаждения.
Политические взгляды Валентина тоже вызвали у миссис Кроуфорд острое неприятие.
— Только и знает, что болтать о рабочем классе, хотя сам ни единого дня в своей жизни не проработал! — возмутилась она как-то раз.
— Но он ведь еще учится, мам, — заметила Мэрион.
На самом деле она была целиком и полностью согласна с миссис Кроуфорд и все-таки почла за долг защитить от нее Валентина. Хотя истинное положение вещей было и того хуже: на деле Валентин куда чаще бывал на бесчисленных партийных собраниях, чем на лекциях.
— Каковы же его намерения? — осведомилась миссис Кроуфорд.
Мэрион нутром ощутила, что про победу над капитализмом лучше не заикаться.
— Ну мам! На дворе тысяча девятьсот тридцать третий! Девушкам уже не нужны мужчины «с намерениями». У нас и свои есть!
Впрочем, Валентин и вправду имел кое-какие намерения, но они миссис Кроуфорд точно не понравились бы. Когда стало понятно, что она против его появления в доме, молодые люди взяли за привычку отправляться на долгие прогулки за город, причем в любую погоду. Там-то Валентин и достигал своих «целей» — на залитых солнечными лучами вересковых полях или в пещерах, если день выдавался дождливый.
А после он рассказывал о себе. Валентин происходил из богатой лондонский семьи и, точно конфетти, сыпал упоминаниями о разных местечках английской столицы. После его рассказов Мэрион еще острее ощущала себя узницей крошечного мирка.
В юности он сменил немало частных школ, причем из многих его выгоняли.
— А твоя матушка не ругалась? — поинтересовалась Мэрион, когда узнала об этом. Ей-то казалось, что такими возможностями получить образование ни в коем случае нельзя разбрасываться.
— Матери было не до того, — с пренебрежением заметил Валентин. — Она тогда наслаждалась жизнью в Монте-Карло со своим вторым муженьком.
Мэрион задумчиво слушала его. Мир, о котором он рассказывал, казался ей диковинным и чуждым.
— А за что тебя выгоняли из школ?
— Сейчас перечислю, — взмахнув сигаретой, пообещал он. — Сперва мы отказались проходить военную подготовку. А потом выкрасили статую короля красной краской.
«Вот так глупости», — подумала она, а вслух уточнила:
— Кто это — «мы»?
— Мы с Эсмондом, — пояснил он так, будто это имя говорило само за себя.
— А кто он?
— Мы с ним вместе учились в одной из школ. Он-то и познакомил меня с коммунизмом, кстати сказать. А еще он выпускал журнал «Вне границ»!
В его голосе звучали подобострастные нотки, и Мэрион ощутила укол ревности. А Валентин так и заливался соловьем, на всевозможные лады расхваливая Эсмонда, этого бесстрашного борца с предрассудками.
— В День памяти павших[11] мы тайком рассовали антивоенные листовки во все молитвенники. Когда объявили минуту молчания, все листовки вылетели наружу. Ох и переполох тогда начался!
Эта выходка показалась Мэрион дерзкой. В конце концов, за четыре страшных года война унесла миллионы жизней.
— И зачем было так себя вести? — укоризненно спросила она.
— А затем, что в частных школах ученикам навязывают вредную и устаревшую классовую систему! — бойко ответил Валентин, но эти слова только сильнее разозлили Мэрион.
— Трущобы ничем не лучше, — парировала она. — Но оттуда, увы, не так-то просто вырваться.
Валентин приподнялся на локте.
— Кто бы говорил? Ты-то у нас работаешь в доме сестрицы герцогини Йоркской!
Мэрион посмотрела на него. Валентин обезоруживающе улыбался, и она тут же растаяла. Он был невообразимо хорош собой, к тому же споры только возбуждали их обоих.
— Да, но только до осени, — напомнила она. — А в сентябре я вернусь в колледж. И на Грассмаркет.
Ну а пока она сполна наслаждалась ежедневными прогулками вдоль побережья, любуясь очертаниями Росайта и серебристым блеском пролива Ферт-оф-Форт, мерцающего за деревьями. Вдоль лесной тропы росли дикие цветы: голубая и лиловая герань, розовая смолевка, белая звездчатка. Каждый раз, когда Мэрион шла этой дорогой, ей казалось, что цветы с восхищением заглядываются на нее, и ей это очень нравилось. Она любила украшать ими шляпку, маскируя помятость.