— Я из Лондона. Не бывали там?
Мэрион покачала головой. Еще ни разу в жизни она не покидала пределов Шотландии, вот только это никогда ее особо не заботило. Но сейчас она вдруг почувствовала себя ограниченной провинциалкой.
— Мне пора, — сказала она.
— А можно вас проводить?
— С какой стати? — с подозрением поинтересовалась Мэрион.
— А с такой, что вы необыкновенно красивы!
Комплимент прозвучал столь неожиданно, что она снова чуть не расхохоталась. Но куда больше, чем смеяться, ей хотелось поверить, что он и на самом деле так думает.
— Эта прическа вам очень идет, — добавил Валентин, и на душе у Мэрион потеплело.
Сама она отнюдь не была довольна тем, как подстригли ее каштановые волосы. Стоило бы пойти к парикмахеру поопытнее, но денег хватило лишь на салон миссис Маккласки.
Короткая стрижка должна была привнести в ее облик изысканность и лоск, подчеркнуть ее свободу и независимость, но в действительности придала ей сходство с кроликом, с которого содрали шкурку. Во всяком случае, так казалось ее матушке.
— О, Мэрион! Что ты с собой сделала! — запричитала та, увидев новую прическу дочери.
«Это не я, это миссис Маккласки», — недобро подумала тогда Мэрион. Как ни крути, трудно следовать моде, когда в кармане нет ни гроша.
— Это называется «итонская стрижка», мама. Сейчас такое очень модно.
— Какая-какая стрижка? — недовольно переспросила миссис Кроуфорд. — Бандитонская? Оно и видно!
Однако же утонченный гость из столицы сделал Мэрион комплимент! Впрочем, обнадеживать его она не спешила. Но это было и не нужно: Валентин безо всяких приглашений бодро устремился вслед за девушкой.
— А куда вы направляетесь? — поинтересовался он, поравнявшись с ней.
— На Грассмаркет.
Его черные глаза удивленно округлились.
— Вы там… живете?
Мэрион так и подмывало подшутить над ним, но она, неожиданно даже для самой себя, ответила правдиво:
— Нет, только преподаю в свободное время.
Он перекинул тяжелую сумку на другое плечо.
— Что ж, я впечатлен!
Мэрион сделала вид, будто его похвала ее нисколько не тронула.
— Я хочу стать учительницей и как раз сейчас изучаю педагогику. И дети из малоимущих семей представляют для меня профессиональный интерес.
Она нисколько не сомневалась, что после этих слов Валентин уйдет. Как правило, новость о том, что Мэрион работает в трущобах, повергала людей в ужас. Спустя три года после печально известного биржевого краха и последующих экономических бедствий в народе укрепилось убеждение, что бедные сами виноваты в своих несчастьях. Но даже если это и правда, в чем Мэрион очень сомневалась, дети тут ни при чем.
Она решительно продолжила путь, прибавив шагу. К ее изумлению, Валентин по-прежнему шел рядом, несмотря на свою тяжелую ношу.
— В самом деле? Это же замечательно! — воскликнул он.
Может, и замечательно, но только с одной стороны. С другой же — страшно, жестоко и несправедливо. Еженедельные визиты Мэрион в трущобы познакомили ее с миром, который ужаснул бы и самого Диккенса. Нищета и зловоние — это еще полбеды, куда хуже то, как бедность воздействовала на умы — в самом прямом смысле слова. Дети, растущие в трущобах, страдали от рассеянности, соображали медленно, а от долгого недоедания начинали слепнуть и глохнуть. На то, чтобы прочесть книгу — пусть даже самую простую, — у них уходила целая вечность.
До Королевской Мили оставалось всего ничего. Пока они шли, на улице распогодилось и над городом раскинулось безоблачное синее небо. На севере поблескивал, точно сапфировый ковер, залив Ферт-оф-Форт. С южной же стороны возвышался над городскими башенками и шпилями величественный Трон Артура[4]. А над громадными вратами Эдинбургского замка нарядно блестел на солнце золотистый герб с королевским девизом — «Nemo Me Impugne Lacessit».
— «Никто не тронет меня безнаказанно», — с ходу перевел Валентин.
— Или, как сказали бы шотландцы, «ты со мной не шути, др-р-ружище!» — вставила Мэрион, по-шотландски растягивая согласные.
— Но с ними все же шутили — и дошутились, — заметил Валентин. — Марию Стюарт и Карла Первого казнили. А Якова Второго и Красавчика принца Чарли[5]лишили трона. На месте этих господ, — он выразительно кивнул на Холирудский дворец, — я бы поостерегся.
— Чего именно?
Его взгляд под непослушными прядями, упавшими на лоб, вдруг заметно посерьезнел, а Мэрион вновь отметила про себя, какое же у него красивое и благородное лицо, пухлые, выразительные губы, острые скулы.