– Крид «Цветы Болгарии», – торопливо ответила я, не решаясь смотреть в глаза Елене Сергеевне.
– О, если не ошибаюсь, это любимые духи королевы Виктории? И такая восхитительная роза… можете мне такой же флакон достать?
– Я вам с удовольствием подарю этот – я ими почти не пользуюсь…
И Полесова принялась меня горячо благодарить, а я сидела, так и не подняв глаз. Временами ее святая простота наталкивала меня на мысль, что madame Полесова прекрасно осведомлена о похождениях своего мужа – смирилась с ними и научилась обращать в свою же пользу…
Стараясь забыть поскорее о произошедшем, я попыталась снова найти взглядом Стенина и Балдинского. А заодно и Курбатова, по возможности. Однако обзор мне уже загородил Алекс, и я с неудовольствием вспомнила, что обещала второй танец ему.
Разговаривать с Алексом Курбатовым мне было все же приятней, чем с Полесовым – по крайней мере, вольностей он себе не позволял, а его анекдоты хоть и были «на грани», но не выходили все же за рамки приличия. Кроме того, Алекс был ценен тем, что держал меня в курсе всех новостей о своем дедушке.
– Вы видели, в каком наряде вышла сегодня Мари? – спросил с долей раздражения он.
О да, видела. Мари оказалась единственной на балу, кто был в трауре – черное закрытое платье, черные же перчатки и даже вуалетка на лице. Она не танцевала, а только сидела в углу с минорным выражением лица и пару раз, кажется, всплакнула.
– То она говорит, что терпеть не может патриархальные условности, – горячился Алекс, – то является на бал в трауре – по дедушке, которого никогда в глаза не видела! Мне кажется, она все делает наперекор окружающим! Что за несносное создание!
– Право, Алекс, вы говорите так, будто сегодня впервые узрели Мари – уж вы-то должны бы давно привыкнуть к ее шалостям, – отозвалась я с легкой улыбкой.
– Да, наверное… и не в Мари дело – просто я сегодня весь день в дурном расположении духа, потому что не выспался.
– Выдалась бурная ночь? – с наигранным сочувствием уточнила я.
– Можно и так сказать… сегодня ночью, часа в три, нас – представьте только – посетили гости. Господин Балдинский явился с каким-то срочным разговором к деду. – Вот с этого момента я стала слушать куда внимательней. – Они, верно, думали, что никто их не слышит, да только весь дом проснулся… а моя спальня как раз над кабинетом, где они засели – у меня и так слишком чуткий сон, а они до невозможности громко говорили. Я больше и глаз не сомкнул до самого рассвета.
– А зачем же господин Балдинский приезжал? Разве не мог разговор подождать до утра?
– Вот и я о том же! Не знаю, зачем он явился, но дедушка и после его ухода остаток ночи из угла в угол ходил по кабинету и не спал. Ну, и я не спал, потому что, как уже сказал, у меня ужасно чуткий сон…
– А о чем же все-таки они говорили, да и еще так громко – они ссорились?
– Лиди, не знаю, право, мне и дела нет до того, о чем они говорили! – Алекс даже поморщился – он и правда был сегодня не в духе. Настаивать я не решилась, уверенная, что выясню все позже при случае.
Остаток танца я молчала, думая о том, что Балдинский ведь гораздо более других подходит на роль Сорокина – если Сорокин, разумеется, вообще в Москве. Ожог на лице мог быть жесткой, но необходимой мерой – волевой человек, шпион, вполне способен на это пойти, если бы захотел вернуться в Россию неузнанным. И пробелы в биографии – это факт, который игнорировать невозможно. А теперь еще выясняется, что у него какие-то дела с Курбатовым, ради которых он может ворваться в дом графа ночью. Хотя, единственное, что объединяло их – знакомство с Щербининым много лет назад. Оба они утверждали, что познакомились только у Полесовых.
Я чувствовала, что Балдинский очень странный персонаж, очевидно, мне нужно доложить о своих догадках Платону Алексеевичу. И тянуть с этим нельзя – вот прямо завтра и поеду к Марго!
Музыка стихла. Алекс, который, кажется, не получил от танца ни малейшего удовольствия, отвел меня на место, и я с удвоенным интересом начала выискивать взглядом теперь уже персонально графа Курбатова. Увидела Стенина, залпом осушающего очередной бокал шампанского, увидела Балдинского, нервно оглядывающегося и покидающего танцевальную залу, но Курбатова отыскать мне так и не удалось. Возможно, я и нашла бы его, но, когда выхватила из толпы взгляд черно-шоколадных глаз, смотрящих на меня пристально, тяжело и почти не мигая – я забыла обо всем на свете.
Забыла где я, зачем я, и вообще – реальность ли это? Только сердце билось оглушительно громко, и волнение было столь сильным, что я безотчетно вцепилась пальцами в подлокотники кресла. Это действительно был Евгений Ильицкий. По-прежнему неотрывно глядя на меня, он вдруг начал приближаться. Я поднялась на ноги, паникуя уже не на шутку и – не придумала ничего лучше, чем быстрым шагом, с трудом продираясь сквозь толпу гостей, броситься к дверям из танцевальной залы.