Кто из хозяев Оркети мог потягаться с ними в этом? Разве один Гоча Саландия. Другого в Оркети, сколько ни ищи, не встретишь.
Гвади сберег в старом сундуке — том самом, что закинул когда-то на чердак, — кой-какую одежду, сшитую еще в те времена, когда он собирался жениться на Агатии. Но вряд ли эта одежда придется сейчас ему впору. Сколько лет не открывал он сундука и не проветривал этих вещей! Давно, верно, моль завелась и все источила. В сундуке хранится еще старинный отцовский кинжал. Гвади хорошо помнил этот кинжал, но уж очень смешно было бы нацепить его на ветхую, истрепанную чоху. Да Гвади как будто вообще никогда не носил оружия на поясе.
Однако на собрание нельзя было не идти, и Гвади решил привести в порядок свою будничную одежду.
Больше всего пришлось потрудиться над чохой. Гвади зашил на живую нитку самые заметные прорехи. Переставил пуговки — чоха стала как будто уже, живот не так выдавался. Расправил каламани и не стал их привязывать, как обычно, ремешками, а просто натянул на ноги.
«Что ж, для Гвади Бигвы не так уж худо!» — подумал он, оглядев себя.
Таким знал его народ. В таком виде явится он и на праздник.
А вот попадись только ему на язычок кто-нибудь из санарийцев! Тут Гвади не ударит лицом в грязь, дай бог ему столько годков, сколько раз блеснет он сегодня своим остроумием!
Не спеша двинулся он по дороге к колхозному дому.
Утренние огорчения, порожденные неудачей с блузой, позабылись. Но Гвади был все же задумчив и шел, заложив руки за спину. Время от времени он шевелил все теми же тремя пальцами правой руки. Пальцы эти не знали покоя с той самой минуты, как Арчил сделал ему свое предложение.
«Вот проклятие господне! Чего-чего только люди не придумают!» — мелькнуло у него в голове.
Наблюдая за собственными пальцами, он заметил, что один из них — тот самый, о котором Пория сказал: «Это не твой», — никак не может поладить с двумя другими. Как ни старался Гвади, этот палец все норовил прочь от остальных. Гвади вообще ни на грош не верил Арчилу. Он сомневался во всем, что бы тот ни сказал. На этот раз он усомнился даже в том, что два и один составляют действительно три. Кроме того, возможно ли и законно ли делить три так, чтобы получалось два и один?
От пальцев мысли Гвади перескочили к буйволице.
Он перебрал в памяти все хитрые, изворотливые речи, с помощью которых выманил у Арчила Пория обещание подарить ему буйволицу, после того как Арчил завладеет хозяйством Гочи.
Ловко придумал Гвади! И как же быстро он все это сообразил! Молниеносно!
А с блузой промахнулся, хоть и не часто это с ним бывает. Ум у него — как бритва: режет без отказу.
Промахнулся он главным образом из жадности и по невежеству. Никогда ему не приходилось держать в руках такую красивую вещь. Не посоветовался как следует с собственным разумом. Сегодня спросил у него, у разума, совета, тот и предостерег: не надо-де никому показывать.
Гвади снова стал вспоминать вчерашний разговор. Похвалил себя за смекалку. Похвалив, повеселел, приободрился.
— А как же, — спросил он себя, — ты выдал Найю за Арчила? Припомни, как это случилось?
Он остановился и огляделся по сторонам, нет ли кого поблизости. Подтянул живот и согнулся, приготовившись смеяться долго и с наслаждением.
Смеялся и смеялся, пока слезы не навернулись на глаза.
— Просватанную просватал, чириме? — твердил он, захлебываясь от хохота, фыркая и отдуваясь.
Но почему же Пория и виду не подал? У него, дескать, в мыслях никогда не было прибрать к рукам Найю и новый дом Гочи.
Тут что-то не так. Собачий сын, придумал, должно быть, какое-то жульничество, — иначе с какой стати он дал бы себя обмануть так просто?
Ничего, Гвади разберется.
— А? «Изволь, говорит, пожалуйста, пускай будет по-твоему». Так сразу, даже не подумав, согласился, негодяй, подарить Гвади буйволицу!
Гвади не так глуп, чтобы принять пустое обещание за подлинный подарок. Но все же заставить человека обещать, сделать так, чтобы он проговорился, совсем не такое уж никчемное дело. Обещание тоже имеет свое значение и силу.
Слово человеческое — как удочка: не всякий раз попадется рыба, а удочку закидывать все же приходится. Гвади не о чем тужить. Исполнит Арчил обещание — слава богу, не исполнит — Гвади все равно не в убытке.
Так же было и с блузой. Арчил и не думал дарить блузу. Не только не думал — наверняка не хотел. С деньгами ему тоже не очень приятно было расставаться. Но в конце концов Гвади подцепил на крючок и десятку и блузу.
Раз Арчил уже сговорился с Гочей, он непременно женится на Найе. Дело решенное. Тогда Гвади скажет: «А как насчет обещанного?»
Нет, что и говорить, Гвади не зря задумал это выгодное дельце; рано или поздно он как следует погреет на этом руки.
Только вот — доски для Гочи…
Нужно еще подсчитать… по пальцам… Два и один…
Гвади подумает, обмозгует.
Как бы не вышло так, что он погонится за буйволицей и потеряет дом, который сам собою дался ему в руки.
Избави боже остаться совсем ни при чем…
Впрочем, пожалуй, он не упустит ни дома, ни буйволицы…
Вот и колхозный дом. Он так и горит — столько флагов развевается на верхнем и нижнем балконах.
У ворот толпятся какие-то люди…
«Видно, приехали, опоздал я», — подумал Гвади, ускоряя шаг.
Подошел ближе. Нет, свои, оркетские. К воротам по обе стороны приставлены лестницы. Кто-то сидит на самом верху, другие цепляются за перекладины лестниц. Что-то кричат. Громче всех разносится голос Элико. Тянут вверх какое-то полотнище, передавая его с рук на руки.
Подняли наконец. Развернули.
Даже в глазах зарябило. Краски играют на солнце — одна ярче другой.
«Это еще что?» — подумал Гвади, подходя к воротам.
Стали натягивать. Прибили к столбам.
Гвади видит: Бардгуния взобрался наверх и стоит на самом краю перекладины. Эх, сорвется!
— Аи, аи! — закричал Гвади и побежал что было духу.
Однако Бардгуния сам нашел местечко понадежнее. Гвади успокоился и стал разглядывать переливающееся яркими красками полотнище. Вот оно что!
— Как есть санариец! Нет вы только поглядите, как изобразили его, окаянные! Ай, молодцы! Нарисовали настоящего санарийца… И борода… И кинжал… О-о! Кто же это сделал, чьи золотые руки? Погоди, погоди… Я сейчас угадаю, кого они изобразили, — и он силился распознать по чертам лица, кого из санарийцев нарисовал оркетский художник. Тут же у ворот оказался Гера. Он услыхал голос Гвади, оглянулся и, заслонившись рукою от солнца, крикнул:
— Эй, Гвади! Тебя-то мне и нужно…
Судя по лицу, у Геры действительно было срочное дело.
— Смотри, товарищ Гвади, — начал он еще издали, — не осрами ты нас… — но не окончил фразы. — Здравствуй, товарищ! — Гера подошел и протянул Гвади руку.
И вдруг… на лице Геры отразилось крайнее недоумение. Крепко пожимая руку Гвади, он пристально заглянул ему в глаза. Недоумевающее выражение лица сменилось улыбкой. Гера залился смехом, продолжая сжимать руку Гвади.
— Найя, иди-ка сюда, я покажу тебе что-то занятное, — сказал он, оборачиваясь к воротам.
Гвади стоял неподвижно, обливаясь холодным потом. «Вот она, беда! — думалось ему. — Арестовать решил, что ли?»
Подбежала Найя. Гера вывернул руку Гвади ладонью вверх и показал ее девушке:
— Ты только посмотри, как быстро Гвади зазнался… Он мне уже три пальца подает…
— Я думала — в самом деле что-нибудь… — протянула разочарованно Найя, не оценив шутки Геры.
— Нет, как он смеет подавать три пальца председателю! Я привлеку его к ответственности, — продолжал шутить Гера, прикинувшись сердитым и обиженным.
— Верно, кто-нибудь ему рассказал, что мы предполагаем посадить его за один стол с санарийцами, — сказала Найя, но Гера перебил ее:
— Вздор! Я заставлю его объяснить, что все это значит. — Он взял Гвади за локоть и хотел отвести в сторону. Гвади обмер, но все же покосился одним глазком на свою руку.