– Что вы тут делаете, друг мой? – спросил Шарль.
Часовой, не оборачиваясь, поднял палец и погрозил им, как бы желая предупредить, чтобы ему не мешали.
– Погреб, – ответил он, – всегда погреб. Это свойственно человеческой породе. Мы получили это в наследство от животных.
При этих словах он оглянулся и, заметив, что имеет дело с офицером, тяжело поднялся на ноги и проворчал какое-то проклятие. То был старый солдат, весь прожженный солнцем. Морщины на его лице были заполнены пылью. С тех пор как он покинул берега Вислы, ему, по-видимому, не представлялось случая умыться. Он почтительно вытянулся и шевельнул губами над беззубыми деснами.
– Отнесите это письмо дежурному офицеру на главную квартиру, – сказал Шарль, – и попросите присоединить его к отправляемой почте. Это, как видите, частное письмо моей жене в Данциг.
Солдат посмотрел на письмо и проворчал что-то непонятное. Потом он взял его в руки и медленно перевернул, как это делают неграмотные люди.
XV
У цели
Бог пишет прямо по кривым
линейкам.
Отдав письмо часовому с приказом немедленно доставить его по назначению, Шарль снова поднялся наверх. В те дни приказание отдавалось не тем тоном, которого позднее стало требовать рабство.
Шарль вернулся в свою комнату, не удостоверившись даже в том, что его приказание будет исполнено. Не успел он сесть, как в дверь кто-то тихо постучался, после чего она отворилась и в комнату вошел часовой, все еще держа письмо в руке.
– Mon capitane, – сказал он спокойным голосом, каким обычно говорят старые солдаты с молодыми, – всего только одно слово. Письмо.
Говоря это, солдат взглянул на Шарля из-под нависших бровей, ожидая объяснений.
– Вы его нашли? – спросил он наконец.
– Нет, я написал его.
– Хорошо. Я…
Старик остановился и ударил себя в грудь, чем произвел шум, похожий на звон железных инструментов. И действительно, он был увешан кроме часов еще и другими предметами. Солдат, казалось, был такого мнения, что если человек придает вещи какую-нибудь цену, то должен обязательно прицепить ее на себя.
– Я Барлаш, гвардеец… Маренго, Дунай, Египет… Нашел после Бородинского сражения письмо, похожее на это. Я не могу читать очень быстро… Действительно. Ба! Старый гвардеец и не нуждается в перьях и бумаге… Но письмо, которое я нашел, было совершенно такое же.
– И оно было адресовано, как и это, madame Дезирэ Даррагон?
– Так сказал мне товарищ. И вы ее муж?
– Да, – ответил Шарль, – я ее муж, если вам интересно это знать.
– А! – мрачно произнес Барлаш и застыл в терпеливом ожидании.
– Ну? – спросил Шарль. – Чего вы ждете?
– Не знаю, найдете ли вы, что я поступил правильно, mon capitane, передав то письмо хирургу. Он обещал мне доставить его по адресу.
Шарль, смеясь, отыскал свой кошелек. Но в нем ничего не оказалось, и он быстро обвел взглядом комнату.
– Вот, прибавьте это к своей коллекции, – сказал он, взяв с письменного стола маленькие французские часы, – хорошенькая золоченая игрушка из Парижа.
– Благодарю вас, mon capitane.
Барлаш дрожащими пальцами стал развязывать веревку, перекинутую через его плечо. Пока он занимался этим, одни из часов на его спине начали бить. Он остановился и серьезно посмотрел на своего начальника. Ожили другие часы, затем третьи, а Барлаш все продолжал стоять в почтительной позе.
– Четыре часа, – пробормотал он про себя. – А я еще не завтракал сегодня…
Он хмыкнул и, отдав честь, медленно повернулся к двери. Кто-то не спеша поднимался по лестнице. Это было ясно по звону шпор и бряцанию сабли, которая ударялась о золоченые перила. Папа Барлаш почтительно посторонился, и в комнату, весело приветствуя Шарля, вошел полковник Казимир. Барлаш удалился, но таки не запер дверь. Надо полагать, что он остановился за ней и довольно долго слушал разговор офицеров, так как его часы снова принялись бить половину. Но Казимир, заметив, что дверь отперта, спокойно запер ее, и оставшийся за нею Барлаш скорчил недовольную гримасу и стал спускаться по лестнице.
Была половина сентября, и дни становились все короче. Вечерние сумерки уже окутали город, когда Казимир и Шарль сошли наконец вниз. Никто не позаботился о том, чтобы открыть ставни пустых комнат. Москва и в то время была большим городом, хотя и не столь обширным, как теперь, и более фантастичным.
В домах, покинутых своими владельцами, с избытком хватало места для всей армии. Многие жили так, как никогда не жили раньше и никогда не будут жить впоследствии.