– Но я не могу взять эту икону, – сказала Дезирэ. – Она стоит, наверное, миллион франков.
Барлаш свирепо посмотрел на нее:
– Вы думаете, что я хочу получить что-нибудь взамен?
– О нет, – ответила она. – Мне нечего вам дать. Я так же бедна, как и вы.
– Ну, так мы можем остаться друзьями, – решил Барлаш.
Он тайком посматривал на кружку пива, которую Дезирэ поставила перед ним на стол. Вследствие какого-то звериного инстинкта или, может быть, горького урока последних месяцев ему претило есть или пить на глазах у соседа. У него был плачевный вид, вид животного; и во время своего грустного путешествия он, может быть, приобрел инстинкт, заставляющий зверя есть тайком.
Дезирэ, отвернувшись от него, подошла к окну и стала смотреть во двор. Она услышала, как Барлаш одним залпом выпил кружку и поставил ее на стол.
– Вы были в Москве? – произнесла Дезирэ, обернувшись к нему вполоборота, так что он видел ее профиль и короткую верхнюю губку, которая шевельнулась как будто для того, чтобы задать еще один вопрос, но этот вопрос так и не прозвучал.
Барлаш медленно окинул Дезирэ с ног до головы пристальным взглядом, и в его маленьких хитрых глазах промелькнула подозрительность. Он взглянул на ее открытый рот с загнутыми вниз уголками губ – характерный признак человека, привыкшего смеяться и страдать. Затем он покачал головой, точно понял невысказанный вопрос.
– Да! Я был в Москве, – сказал Барлаш, заметив, как краска сходит с ее лица. – Я видел его… вашего мужа… там. Я стоял на часах за его дверью в ночь нашего прихода в город. Это я отнес на почту письмо, которое он написал вам. Ему очень хотелось, чтобы оно дошло до вас. Вы получили его… это любовное письмо?
– Получила, – серьезно ответила Дезирэ, нисколько не поддерживая внезапную веселость папа Барлаша, которая служила только доказательством застенчивости, с которой грубые люди всего мира приступают к любовным вопросам.
– И больше я не видел его, – продолжал Барлаш, – потому что мои часы забили тревогу. Я вышел на улицу и увидел, что город – в огне. В большой армии, как в большой стране, можно легко потерять из виду родного брата. Но он вернется, не бойтесь. Ему везет, этому красивому господину.
Барлаш замолчал и почесал в голове, смотря на Дезирэ с гримасой недоумения.
– Ведь я принес вам добрые вести, – пробормотал он. – Он был жив и здоров, когда мы начали отступление. Он находился при штабе, а у штаба есть лошади и кареты. Мне говорили, что у них имеется и хлеб.
– А у вас что было? – спросила Дезирэ, не оборачиваясь.
– Не все ли равно, – угрюмо ответил Барлаш, – раз я здесь?
– И все-таки вы верите этому человеку! – выпалила Дезирэ, оборачиваясь к солдату.
Барлаш поднял палец, как бы предостерегая ее, чтобы она не упоминала о предмете, о котором не способна судить. При этом он покачал головой и глубоко вздохнул.
– Говорю вам, – сказал Барлаш, – что я видел его в лицо после Малоярославца… Мы потеряли в тот день десять тысяч человек… И я струсил, потому что понял по лицу императора, что он собирается бросить нас, как сделал это раньше в Египте. Я ничего не боюсь, когда он рядом… самого черта не боюсь… Но когда его нет…
На лице Барлаша промелькнул животный ужас.
– В Данциге говорят, – сказала Дезирэ, – что он никогда не переберется через Березину, так как вперед посланы две русские армии, чтобы остановить его. Говорят, пруссаки тоже восстанут против него.
– А… уже говорят об этом?
– Да.
Барлаш гневно посмотрел на Дезирэ и резко спросил ее:
– Кто научил вас ненавидеть Наполеона?
Дезирэ снова отвернулась от него, точно не могла смотреть ему прямо в глаза, и ответила:
– Никто.
– Не хозяин, – бормотал про себя Барлаш, ковыляя к двери своей каморки и распаковывая багаж. Он был запасливым путешественником и имел при себе все, что было нужно в дороге. – Не хозяин, потому что о той ненависти, которую он питает, нечего и говорить. И не ваш муж, потому что Наполеон – его Бог.