– Мы здесь для того, чтобы наши дети, внуки и правнуки могли гордиться.
– Гордиться? – удивлённо вскинулся Круглов. – Чем же, позвольте узнать?
– Простите за патетику, господин капитан. Великой родиной и великими предками. И ещё, для того, чтобы нас не схарчили. Империя жива до тех пор, пока расширяется. Стоит только остановиться, перевести дух, отказаться от прошлого и …
Я вспомнил страну, в которой родился и которой почти не помнил, и продолжил фразу:
– И тогда будет плохо, очень плохо, господин капитан. Круглов помолчал. Его лицо стало задумчивым и отрешённым.
– Ваши слова напомнили мне кое-что из прошлого, из очень грустного прошлого. Пожалуй, вы правы, барон. Империя должна расширяться. И ещё: она обязана дорожить теми, кто её строит. Послышались громкие крики часовых, карауливших лагерь:
– Стой, куда прёшь?
– А ну осади, кому говорят. Чего тебе надобно?
– Не твоего ума надобность, – последовал грубый ответ. – Зови старшого, докладываться буду. Дай дорогу!
– Обожди, кликну, кого следует.
Часовой дунул в свисток. Круглов, услышав трель, быстро пошагал в темноту. Пола шатра раздвинулась, показался сонный Бирон.
– Что такое, что за шум? Увидев меня, он приказал:
– Барон, узнайте, что стряслось и доложите. Кого ещё принесла нелёгкая. Бирон зевнул и скрылся в шатре. Я взял шпагу и поспешил за Кругловым.
Причина переполоха выяснилась быстро. Часовые задержали трёх казаков в синих чекменях, высоких меховых папахах и широких как русская душа шароварах.
– Кто такие? – стал расспрашивать Круглов.
– Донцы мы, – начал объяснять пожилой казак, бывший в троице за старшего. – От полковника Кабыздохова присланы с донесением.
– Как говоришь, зовут полковника? – я не сдержал улыбки.
– Кабыздохов его зовут, Илья Лукич, – терпеливо повторил казак.
– А сам кто таков будешь?
– А я буду сотником евонным, Федькой Вырвиглаз.
– Ну и фамилии у вас, братцы, – ухмыльнулся Круглов. – Кабыздохов, Вырвиглаз…
– Фамилии как фамилии, не хуже других будут, – гордо ответил Федька. – Вы меня лучше к старшому отведите.
– Ступай за мной, – велел я. Казак послушно пошёл, ведя коня на поводу.
– Хто тут за главного?! – поинтересовался Федька, когда мы оказались возле штабного шатра. – Сделай милость, добрый человек, скажи, чтоб мне не опозориться.
– Лейб-гвардии подполковник Измайловского полка Густав фон Бирон.
– Немец значит? – спросил казак.
– Немец, – подтвердил я. – А что: не нравится?
– Да мне как-то всё равно. Лишь бы сурьёзный да толковый был, – пожал плечами сотник.
Ему и впрямь было всё равно, кто и какой нации командует. Казачество, известный котел, переплавивший в себе не одну дюжину народов.
– Не волнуйся, толковей некуда, – заверил я.
– Слушай, а что это за мундир на вас надет непонятный? Сразу и не признаешь. Мы поначалу думали, что это ляхи или цесарцы лагерем стали.
– Откуда ж им здесь взяться?
– Леший их знает! В степи всякое быть может. Дюже сумневались: наши, чи не не наши.
– Наши, – засмеялся я. – Скоро всю армию переоденем в новые мундиры. Они куда удобней старых.
– Казачкам моим куда проще. В мундиры наряжаться несподручно, в любой секунд надо в седле быть. Не до мундиров нам …
– Ничего, и для вас что-нибудь придумаем.
– Ну-ну, – покачал головой сотник.
Мы зашли в шатёр. Успевший одеться Бирон встретил казака настороженным взором.
– Ваше превосходительство, я к вам от казачков пожаловал. Мы туточки стоим, неподалече, в количестве трёх полков. Приказано нам к вашему деташементу присоединиться. Так что принимайте православное воинство. Вместе поедем татарву лупить.
– Три полка, – задумчиво произнёс Бирон. – Это сколько выходит у вас сабель?
– Тыщи полторы, не меньше, – доложил казак. – Все сабли вострые, кровушку пролить басурманскую горазды.
– Тогда скачи обратно, передай, что жду господ-полковников у себя в шатре поутру для выработки совместного плана действий. До Азова, стало быть, вместе будем продвигаться. Да, и скажи ещё своим: пусть смотрят, чтобы порядок был! Здесь не казачья вольница, а регулярная армия, – повелительно рыкнул Бирон.
– Эвана какой здоровый да голосистый! – поцокал языком Федька, когда мы вышли из шатра. – В такого стреляй – не промахнёшься.
– Типун тебе на язык! – замахнулся я на него.
– Та я ж шуткую, – захохотал Вырвиглаз. – Нехай ваш полковник живёт хучь сто лет, да в ус не дует.
Утром, вместе с казаками прибыла ещё и сотня калмыков. Известие это мы встретили с большой радостью. Калмыки были нарасхват, особенно в степи. Их конница считалась грозной силой, а низкорослые скуластые всадники давно заслужили репутацию свирепых и отважных воинов, которые метко стреляли из луков и не боялись лихого сабельного удара. Те, кто побогаче, имели ружья и доспехи, но, вне зависимости от социального статуса все калмыки, выступившие в поход, были о двуконь. Маленькие, величиной не более полутора метров калмыцкие лошади преимущественно гнедой и бурой масти славились выносливостью и способностью совершать без еды и отдыха переходы в сто вёрст. Столь скромное в количестве пополнение стоило на самом деле драгунского полка.
В маленькую речушку вышедшего из Петербурга гвардейского отряда со всех сторон стекали всё новые и новые ручейки, превращая деташемент в полноводную реку. Сводный батальон на глазах разворачивался в многотысячный корпус. Сила собралась грозная и немалая.
И всем этим войском надо было управлять. Бирон с чего-то решил, что у него не хватит ни опыта, ни авторитета. Спорить с ним было бесполезно. Упрямства в Густаве хватило бы на троих.
В последнее время от навалившихся дел голова шла кругом. Бирон сделал меня фактическим заместителем, и я теперь сполна ощутил всю тяжесть нагрузки. Приходилось вникать в десятки нюансов; следить, чтобы казаки не задевали гвардейцев, калмыки не выясняли отношений с донцами; чтобы провиант распределялся справедливо; караульные не спали, а маркитанты не наглели. И многое, многое, многое ещё.
Я забыл, что такое полноценный сон, спал урывками, зачастую по-казацки, в седле. Просыпаясь, долго тёр красные глаза и с наслаждением обливался холодной водой. Если везло, пил ароматный бодрящий кофе, не смакуя вкус и запах. Готовился сорваться с места в любую секунду, и что уж там говорить, так оно обычно бывало.
Если в отряде что-то случалось, первым делом искали меня. Я устал быть затычкой во всех дырках, но скрипел зубами и терпел. В конце концов, этот поход во многом моих рук дело.
Каждый вечер я докладывал Бирону о состоянии дел в отряде, в конце доклада подполковник обычно сдержанно кивал и нагружал новыми поручениями на завтра.
– Барон, сообщите какой в настоящее время численный состав батальона и присоединившихся к нам частей, – спросил как-то раз он.
Вопрос меня врасплох не застал, практика начинала сказываться. Нет, не зря я недосыпал ночей. Нужды рыться в записях не было, цифры я уже выучил наизусть. Казачьи полковники предоставили лишь самые приблизительные отчёты, но по всему выходило, что к трёхтысячному батальону присоединилось ещё столько же казаков и, кроме того, вчера состоялось рандеву с двумя драгунскими полками, а это увеличивало наши ряды ещё на две тысячи солдат, о чём я и сообщил Бирону. Подполковник крепко задумался.
– Почти десять тысяч… Много. В Европе это назвали бы армией. Я был хорошим капитаном в Польше и вполне приличным майором в России. Возможно, я не самый плохой полковой командир. Но десять тысяч… Не стану возражать: я человек честолюбивый, но мне эта шапка будет слишком велика.
– До Азова я как-нибудь доведу, а там уж пусть принимают решение, – сказал он.
– Воля ваша, господин подполковник, – тихо произнёс я.
Позади остались сотни вёрст пройденного пути. Мы неуклонно приближались к Азову.
Когда до крепости, совсем недавно возвращённой под российскую корону, осталось всего несколько вёрст, Бирон приказал отряду остановиться и собрал офицеров возле штабного шатра.