Поудобнее устроив раненых, - их оказалось шестеро, - батарея налегке пошла заряжаться.
Остатки колонны скрылись в лесу, так и не пробившись на запад.
Пройдя многокилометровый массив леса, дивизион вышел на открытую равнину. Кое-где были разбросаны угловатые мрачные здания.
Еще в училище, изучая новые боевые установки, я не раз задумывался: а можно ли из них вести пристрелку? Насколько точно стреляет боевая машина одиночными снарядами? Но удобного случая как-то не представлялось. То вечная спешка с открытием огня, то недостаточная видимость. А здесь на равнине и видимость была отличной, и разрывы снарядов можно было увидеть с любого места. Нашлись и снаряды - одиннадцать штук, не сошедшие по разным причинам при залпах.
Оставалось только получить разрешение. Недолго думая, я отправился к Васильеву.
Уже взобравшись в штабную машину, я понял, что заявился, кажется, не вовремя. Васильев и Бурундуков были чем-то встревожены, подавлены. Я все же изложил свою просьбу и, конечно, с ходу получил взбучку от Бурундукова.
- Опять всякие выдумки! - он даже горестно взмахнул руками. - Да знаешь ли ты, где мы сейчас находимся?!
Откуда мне было знать?
- Потом, - сказал Васильев, - проверишь обязательно. А сейчас собирай батарею. Надо людям кое-что показать.
Вскоре гвардии подполковник Крюков повел всех к одному из ближайших строений, которые виднелись на этой унылой безжизненной равнине.
Огромное, несуразное здание было обнесено высоким деревянным забором, опутанным колючей проволокой. За воротами вдоль забора тянулись собачьи вольеры. Единственная дверь, обитая железом, вела внутрь помещения.
Сразу, как только мы подошли к этой двери, появилось ощущение, что предстоит увидеть что-то необычное, тягостное.
Окон барак не имел. Тусклая электрическая лампочка еле освещала середину помещения. Вдоль стен тянулись двухэтажные дощатые нары. В центре барака стоял длинный деревянный стол, по бокам две скамьи. Другой мебели, какой-либо хозяйственной утвари не было. Только на нарах валялись какие-то жалкие лохмотья, служившие, очевидно, постелями. Все выглядело осклизлым, сгнившим. В довершение ко всему, такой устоявшийся зловонный запах, что уже через минуту стало трудно дышать, лица покрылись липким потом.
Мы смятенно озирались по сторонам. Кто-то осторожно концом карабина начал перебирать тряпье на нарах. Некоторые, включив фонарики, принялись рассматривать многочисленные надписи на нарах, стенах, скамьях, столе. Почти сразу раздались изумленные, гневные возгласы.
- Здесь же русские жили!
- Мужчины и женщины вместе!
Снова воцарилось тягостное скорбное молчание. Каждый стоял и думал о горькой судьбе тех, кто стал жертвами фашистского рабства, о неисчислимых бедствиях, причиненных озверевшими гитлеровцами.
А ведь мы, по всей видимости, находились в самом обычном, рядовом помещении концлагеря...
Глубокую боль и еще большую ненависть к фашизму вынесли мы в своих сердцах из этой тюрьмы.
Куда девали истязатели находившихся здесь людей, никто не знал.
- Возможно... - начал было Крюков, и голос его осекся... - По-моему, и так все ясно.
Да!.. И так все всем было ясно: с врагом нужно кончать и как можно скорее.
Ну, а мне, конечно, совсем расхотелось тратить в тот день снаряды на свои опыты.
И все-таки пристрелка состоялась.
Часа через два меня и Комарова вызвал на НП Васильев. Добравшись туда, мы увидели наблюдавшего в стереотрубу командира полка.
Неожиданно Кузьменко обернулся и с улыбкой сказал:
- Ну что ж, посмотрим, на что вы способны. Подберите себе ориентир, пристреляйте и затем залпом по Кляунау, там сейчас противник скопился. Начинайте! - он взглянул на часы, засекая время.
Какие-то мгновенья мы стояли в растерянности, затем Иван стремительно шагнул к стереотрубе.
Несколько секунд он водил окулярами трубы по местности вокруг поселка, затем доложил:
- Репер - 800 метров вправо от поселка - лежащий на боку бронетранспортер.
- Вижу, - сказал Кузьменко, наблюдавший в бинокль, - можете стрелять.
Я стоял и волновался. Все получилось так неожиданно. И как вести пристрелку? Строго по правилам, с классической "вилкой" или же просто нащупывать ориентир. Решил, что второй путь надежнее, надо только предупредить Гребенникова, чтобы перед каждым выстрелом тщательно выверял прицельные установки.
Первый снаряд Иван отправил на километр за репер. Было ясно, что для надежности "вилки" и опасаясь большого рассеивания, он решил сделать большой перелет. Теперь, по правилам стрельбы, полагался такой же недолет. Затем "вилка" половинилась. Выпустив девять снарядов, Комаров решил, что репер пристрелян и. быстро подготовив данные, перенес огонь батареи по поселку.
Залп накрыл Кляунау, но все-таки центр рассеивания не совпал с серединой поселка, большинство снарядов разорвалось в его западной части. И это только потому, как поняли все присутствующие, что репер был пристрелян недостаточно точно.
Теперь предстояло стрелять мне.
Репером я выбрал небольшое отдельное дерево метрах в четырехстах от поселка. Оно хорошо выделялось на местности. Торопливо рассчитал данные для стрельбы, ведь Кузьменко следил по часам. Проверил. "Пожалуй, все правильно... можно стрелять..."
- Один снаряд, огонь!
Вот он прошелестел над головами, понесся дальше. Я напряженно водил стереотрубой вокруг репера. Где-то он разорвется? Сколько еще нужно будет затратить снарядов, если этот выстрел окажется неудачным?
Разрыв!.. Дерево-репер взлетело вверх, повернулось плашмя, показав корни с большими комьями земли, упало на землю.
Удачно! Даже чересчур! Ну, теперь еще контрольный выстрел. Снова секунды ожидания. Второй разрыв! Метрах в двухстах от дерева. Тоже хорошо! Еще раз. Третий разрыв в районе репера. Я решил перенести огонь на цель, ведь Кузьменко время-то засек. Да и на огневой копались неимоверно. Конечно, и Кобзев, и Гребенников, и Меринков - все крутились у боевой установки, выверяя точность наводки. Наконец телефонист передал с огневой:
"Готово".
- Батарея, залпом!..
Снаряды точно накрыли поселок, разметали последних фашистских солдат, находившихся там.
- Хорошо! - резюмировал Кузьменко. - Но только чего там на огневой чухались? Так можно и врага проворонить.
Да, пристреливать из "катюш" было возможно. Теперь мне это стало ясно.
Прошло еще два дня, далеко позади остался Освенцимский район. Надо сказать, что уже давно ушли те времена, когда на пленного солдата сбегались смотреть чуть ли не целыми подразделениями. Начиная с боев в Польше, пленные стали обузой. Нужно было куда-то девать их оружие, выделять специальный конвой для сопровождения на сборный пункт, искать этот пункт. А гитлеровцы сдавались целыми пачками. Вот почему, когда Васильеву доложили, что салажата-телефонисты привели четырех пленных, он только раздраженно махнул рукой.
- Тянули в лесу кабель и наткнулись на сторожку, - докладывал капитан Бурундуков. - У тех оружия - арсенал: автоматы, гранаты, пистолеты, а у связистов один карабин, да и то без патрона в стволе.
- Это что же, они наших и перебить запросто могли?
- Вполне... Я уже их пропесочил как следует!
- Это ты можешь... куда их вести надо?
- Узнают... - Бурундуков посмотрел на гвардии майора Васильева. - Это не простые солдаты. Эсэсовцы! Матерые.
Васильев помедлил мгновение.
- Ну, пойдем посмотрим на них.
Пленные эсэсовцы стояли на снегу недалеко от огневых позиций. Их мундиры были перепачканы грязью. Все четверо крупные, плечистые, лица грязные, заросшие. Их жестокость и мрачность не могли скрыть даже то жалкое положение, в котором они оказались.
Бурундуков выбрал из пачки фотографий, которые он держал в руках, несколько штук и протянул их Васильеву.
- Сдается мне, что здесь сфотографирован барак, похожий на тот, что мы видели.