А теперь мы обязаны ответить на вопрос, которым, без сомнения, давно уже задается читатель: с какой это стати мы возложили на себя обязанность описывать, причем столь подробно, действия двух персон, хотя обычная вежливость предписывает оставить их наедине, уважая чужое право наслаждаться самыми сокровенными минутами своей жизни.
На вопрос этот есть два ответа. Кое–кто из наших братьев–авторов (в частности, похоже, мужчин, поэтому «братьев» особенно уместно), видимо, имеет на удивление слабое понимание сущности возбужденной женщины, можно даже заподозрить, что они сами никогда не видели такой. В частности, к нашему общему смущению, мы вынуждены нередко читать описание любовных игр, где один из участников (как правило — мужчина, как и искомый автор) выведен испытывающим глубочайшее внимание к кончику женской груди, каковая столь часто используется в роли удобного объекта для демонстрации обоюдного влечения, и вышеупомянутый кончик описан отвечающим на это внимание так, словно он соединен с плотью своего рода пружиной, которая с помощью языка или пальцев вдруг распрямляется. Воистину, слишком часто наш брат–автор использует для этого действия слова, являющиеся поэтическим описанием звука распрямляющейся пружины.
И именно по этой причине мы вынуждены показать, что сколь бы сильна ни была страсть, описание пробуждения этого уголочка женского организма не только не требует столь неточных и. вообще говоря, глупых объяснений - более того, гораздо лучше работает простая и точная характеристика того, как эта часть тела отвечает на реальные действия реального человека. Заверяю вас, братья–авторы, что если вы усвоите этот урок, ваши читатели лишь поблагодарят вас.
Разумеется, даже достигнув этой цели, мы не будем столь жестоки и не оставим читателя в неведении относительно дальнейших подробностей предмета нашей беседы — иными словами, если читателя интересует, как события развивались после того эпизода, где мы оставили наших героев, то наш долг как авторов удовлетворить это любопытство, а считать ли интерес читателя академическим или похотливым, решать не нам.
Расставив таким образом необходимые акценты, вернемся же к Челани и Туллису, которые, заверим читателя, отнюдь не пребывали в бездействии в течение нашего краткого, но необходимого отступления. Воистину, за это время Челани — которую читатель мог заподозрить в том, что роль ее в повествовании более пассивна, нежели активна — схватила подол рубахи Туллиса и, когда он поднял руки над головой, стянула с него блузу и отшвырнула прочь, словно стоила она меньше, чем лист чублика в первый день зимы; и воистину, для них обоих в то время его рубаха значила ничуть не больше, ибо как дерево избавляется от листьев в ожидании весны, когда придет час отрастить новую крону, так и оголение торса Туллиса, который был теперь на равных с Челани, открыло возможность для новых прикосновений двух обнаженных тел, а прикосновения эти не могли не породить у них восторг, который мы, уступая искушению, сравним с радостью смены времен года, когда молодое семя пускает ростки и весь свет вокруг кажется более чувствительным и живым.
— Ах, ах, — сказал Туллис, — чувствовать, как вы так вот прижимаетесь ко мне…
— Да, милорд?
— Это само совершенство.
— Рада, что это так, ибо со своей стороны…
— Да, миледи?
— Чувствовать ваши ладони на спине, а в частности, ваши пальцы там, где моя спина изгибается чуть выше талии, порождает во мне дрожь, которую я не в силах описать.
— Мне это также нравится, однако…
— Да?
— Мне куда больше понравится, если, пока мы вот так вот касаемся друг друга…
— Да, пока мы касаемся?
— Мы заодно воспользуемся случаем и поцелуемся снова.
— О да, в таком случае давайте же приступим к этому и не будем медлить. Приняв это решение, они тут же прижались друг к другу ртами, словно каждый из них пытался выпить весь воздух из легких другого, они дышали единым дыханием и страсть их росла и росла.
Поцелуй длился и длился, а Туллис понял, что не в силах помешать своей руке скользить по ее телу вниз — и, найдя место, где Челани округлялась назад и чуть пониже талии, он стиснул найденное, притянув ее еще ближе к себе.
— Ах! — выдохнула она. — Стремительный дзур! Что вы делаете?
— Вы желаете, чтобы я остановился, ласковая моя лиорн?
— Остановился? Напротив, я желаю, чтобы вы продолжали!
— В таком случае я повинуюсь вашим желаниям столь же охотно, как если бы вы высказали их именем моего принца.
— Вы сама почтительность. О, но что это вы делаете теперь?
— Сударыня, я снимаю с вас бриджи.
— Да, но…
— Но?
— Пока вы не свершили это необдуманное действие…
— Да?
— Вы не забыли, что на мне сапоги?
— О, и правда, это обстоятельство я упустил из виду.
— Итак?
— Что ж, если вы позволите мне встать перед вами на колени…
— Да, если я позволю вас встать передо мной на колени?
— То вы сможете опереться рукой на мое плечо, сохраняя равновесие, пока я…
— Да, пока вы?
— Пока я приложу все усилия, осторожно удаляя то, что скрывает ваши ножки, и одновременно оголяя пред моим восхищенным взором ваши стройные и изысканные лодыжки.
— Откуда же вы знаете, что лодыжки у меня стройные и изысканные?
— Заметил это при первой нашей встрече, когда вы носили платье. В таких вопросах я совершенно уверен.
— Вы, значит, разбираетесь в женских лодыжках.
— Не отрицаю, у меня есть кое–какой опыт по данной части.
— В таком случае я полностью принимаю комплимент, который вы имели честь высказать в мой адрес.
— И вы совершенно правы, поступая так.
И пока продолжался этот разговор, Туллис, всячески демонстрируя пыл, сделал именно то, что сказал; иными словами, он снял с Челани сапоги и воспользовался представившимся случаем полюбоваться ее лодыжками. Более того, в коленопреклоненном положении рот его оказался как раз на уровне пупка Челани, и он не устоял перед искушением обнять ее обеими руками за талию и прижаться ртом к этому весьма чувствительному местечку.
— О, сударь! — воскликнула она. — Я почти чувствую ваш язык!
— Очень вероятно, — отозвался Туллис.
— Ах, и бриджи мои уже сползли ниже колен!
— Да, и могу к этому добавить лишь одно…
— Добавить лишь одно?
— А именно, если вы не пожелаете обратного…
— Не пожелаю?
— То ваши шаровары последуют за ними.
— Ах! Ах!
— Вы желаете, чтобы я сдержался, о восхитительная?
— Нет! Нет! Продолжайте! Ах, вот вы и сделали это, и я обнажена!
— Ослепительно обнажены.
— Но, но, что это вы такое делаете? Ваши губы, они — ах! ах! там! там! Да, не останавливайтесь! Однако…
— Да, сладкая моя?
— Мои ноги.
— Великолепные ноги, без всяких сомнений. Так что с ними не так?
— Они слабеют, и я чувствую, что я сейчас упаду.
— О нет, так нельзя. Вот, давайте–как повернемся. Теперь кровать позади вас.
— Ах, я падаю. Да, да. Вы сводите меня с ума! Видите, как я дрожу?
Разве вы не придете ко мне?
— То есть вы желаете завершить эту беседу?
— Я не просто желаю, я должна!
— Тем лучше, ибо клянусь вам, моя драгоценная…
— Да?
— Если я не получу вас здесь и сейчас, то умру на месте.
— Тогда живите же, мой добрый дзур, живите! Вот, я помогаю вам снять сапоги, а теперь панталоны… О, и что же это тут передо мной?
— Ах, сударыня, я уверен, вы знаете, что это такое. Но — ах, что же это вы делаете? Вы хотите, чтобы я потерял сознание? Да, да, именно, вы желаете, чтобы я сошел с ума. О! Какое наслаждение! Кровь моя кипит, я сейчас взорвусь!
— Ну так идите же ко мне!
— Иными словами, вы желаете, чтобы я полностью воссоединился с вами?
— О, в этом смысле…
— Да?
— Я жажду этого всем своим существом.
— Тогда я так и сделаю.
— Что? Прямо сейчас?
— Если таково ваше желание.
— Скорлупа и осколки! Я уже час как не желаю ничего иного!