- Копченый угорь-трясучка очень вкусный, - заметил Казимир.
- Да, это верно. Я просто забыл, что этого угря можно закоптить, как и всякую другую рыбу. Но мы заболтались, а вот Ангоссо не говорит ни слова, зато делает дело.
- Он готовит нам поесть, - сказала мадам Робен, - а мы даже не в состоянии ему помочь. Когда мы, цивилизованные люди, попадаем в условия дикой природы, то много проигрываем по сравнению с ее "некультурными" обитателями.
- Мы не так много времени провели вместе с Ангоссо, но уже знаем, как "опьянить" воду... Скоро научимся коптить и рыбу, и дичь. А ловкость и навыки этого бони действительно достойны восхищения. Посмотри, какой он умелый дровосек!
Чернокожий хлопотал за троих. Для начала он вбил в землю четыре колышка с раздвоенными, как у рогатки, верхними концами, соединил их перекладинами. Образовался четкий четырехметровый квадрат, приподнятый на полметра над уровнем земли. Штук двадцать тонких жердочек были уложены на эти опоры, образовав простейшую коптильню.
На земле под этим сооружением бони разложил листья и мелкие ветки, а на жердочках равными рядами - рыб. Мадам Робен и дети хотели ему помочь в этой несложной работе, однако негр решительно воспротивился, и не без оснований: тут нужна была осторожность. Вот не совсем еще уснувшая аймара внезапно захлопнула зубастую пасть, и Ангоссо ловко увернулся от укуса; потом понадобилось лишить ската колючек, а электрического угря обезглавить, так как электрические органы находятся у этой рыбы именно в голове.
Итак, чернокожий стряпчий "зарядил" коптильню, а затем поджег кучу веток и листьев, от которых повалил густой пахучий дым. Менее чем за полчаса негр соорудил еще две такие же коптильни, и они тоже задымили, словно угольные печи, и запахло от них весьма аппетитно.
Но это не все. Копчение - операция достаточно долгая и трудоемкая. Она требует не менее двенадцати часов неусыпных забот. Нельзя разводить чересчур сильный огонь, но и нельзя позволить ему угаснуть. Горящие угли должны располагаться не слишком близко к мясу, но и не слишком далеко от него. Не случайно появилось присловье: "Поваром становятся, коптильщиком рождаются". Слова эти вполне подходили к Ангоссо: он делал свое дело не только умело, но, можно сказать, вдохновенно.
Первый обед семейства гвианских робинзонов включал только рыбные блюда, и ему недоставало хлеба и соли. Но это не уменьшило общего веселья, которое сделалось прямо-таки бурным из-за неожиданных протестов Никола: он попросту отказывался есть без хлеба, заявив, что найти на деревьях пайковый солдатский хлеб или хотя бы простой сухарь пара пустяков. Ведь одно дерево уже напоило их молоком, другое - угостило яичными желтками. Анри вычитал в книжках про электрических угрей, а он, Никола, знает о существовании хлебного дерева. Все потерпевшие кораблекрушение питались его плодами. Об этом писали в журналах и книгах. И сам он не прочь отведать пищу своих предшественников.
- Ну, мой бедный Никола, я вижу, что ваши представления об американских тропиках совершенно превратны. Вы полагаете, что хлебное дерево растет здесь в своем первозданном виде. Вы ошибаетесь, мой друг. Оно родом из Океании. Хлебное дерево завезли на Антильские острова и в Гвиану, но его еще надо культивировать, по крайней мере произвести массовые посадки. Если же оно и встречается кое-где в лесах, то разве что на месте заброшенных поселений.
- Получается, что нам придется обходиться без хлеба до тех пор, пока... Ну, я не знаю, до каких пор...
- Успокойтесь, у нас будет маниока.
- Я беспокоюсь не столько о себе, сколько о мадам и детях.
- Не сомневаюсь, мой друг, ведь я знаю, что у вас доброе сердце. Мы будем питаться преимущественно рыбой, но не только ею. Прежде чем наши запасы истощатся, я надеюсь, нам удастся обеспечить себя пропитанием на будущее.
Зашло солнце, и сразу стемнело. Поляну новых робинзонов освещали только красноватые огоньки коптилен, на которых потрескивали все новые партии рыбы.
Только теперь изгнанники, все силы и помыслы которых до сих пор поглощала борьба с опасностями и голодом, нашли время для спокойного разговора. Если ты несчастен до такой степени, что потерял всякую надежду, если на каждом шагу возникает смертельная угроза, человека уже ничем не удивишь. События самые невероятные оставляют его невозмутимым и легко вписываются в область реальной жизни.
Робен так долго мечтал о свободе, так долго лелеял мысль о радости, которую принесет ему встреча с близкими, что даже не особенно удивился, когда это безмерное, неописуемое счастье оказалось реальностью. Его тайные мольбы осуществились, неизвестно как и почему, и поначалу он не испытывал потребности разгадывать эту загадку, настолько душа его была переполнена.
Дети уже спали, Анри и Эдмон блаженствовали на подвесной койке бони. За десять минут горячее солнце высушило эту рыболовецкую снасть... Мадам Робен, сидя возле мужа, держала на коленях уснувшего Шарля; Робен с нежностью смотрел на Эжена, которого сморил сон на руках у отца, но ребенок продолжал обнимать его за шею.
Муж рассказывал жене о побеге из колонии, и при всей своей смелости женщина содрогалась от одной мысли о перенесенных им лишениях и опасностях. В свою очередь она поделилась подробностями парижской жизни, рассказала о загадочном письме, о деликатных и вместе с тем настойчивых заботах о ней незнакомых и таинственных людей, описала путешествие в Голландию, плавание через Атлантику, прибытие в Суринам, почтительное внимание голландского капитана, так хорошо говорившего по-французски.
Шарль-старший был взволнован. Кто эти неведомые благодетели? Для чего им столько предосторожностей? Почему они так тщательно скрывали, словно нечто недостойное, свою благородную деятельность? Мадам Робен не могла дать никакого объяснения. При ней было письмо парижского поверенного, но его почерк ничего им не подсказал.
Инженер полагал, и, естественно, не без некоторых оснований, что вырвавшиеся на свободу заключенные посвятили свои силы и средства облегчению участи собратьев, еще томившихся на каторге. Скажем, депортированный А. или Б. мог скрываться в Гааге, возможно, кто-то из них принял участие в судьбе Робена. Что касается голландского капитана, то его атлетическое сложение, его учтивость и доброта как будто бы указывают на каторжанина К., офицера французского флота, бежавшего из Франции после переворота. Было известно, что он поступил на службу в голландский торговый флот. Видимо, плавать ему пришлось у берегов Гвианы, и он воспользовался случаем оказать содействие политическому единомышленнику.
Это предположение казалось наиболее вероятным, супруги легко освоились с ним и от всей души благословляли творцов своего счастья, кто бы они ни были. Негромкая беседа лилась непрерывно, муж и жена забыли о времени. Дети спали, бони продолжал хлопотать возле коптилен, ломая ветки и подбрасывая их в огонь. Вскоре Ангоссо начал с тревогой поглядывать на темные своды листвы, озаряемые красноватыми отблесками огней.
Глухое рычание, за которым последовал громкий протяжный вздох, напугало негра, он замер на месте, пристально вглядываясь в темноту. В кустах, окаймлявших поляну, загорелись два ярких огонька.
Робен тихонько окликнул Ангоссо. Тот, не оборачиваясь, тоже очень тихо сказал, что в кустах тигр, которого привлек запах жареной рыбы. Животное, по-видимому, не собиралось нападать, однако соседство зверя обеспокоило парижанина. Он схватил ружье негра и готов был послать заряд свинца в непрошеного гостя.
- Муше, не надо ружья! - тихо сказал Ангоссо. - Выстрел разбудит детей. Я сам справлюсь с тигром.
У негра был с собой запас стручкового перца, знаменитого кайеннского перца, невероятно острого и жгучего. Маленькой щепотки достаточно, чтобы придать блюду поистине огненный привкус, к которому привыкаешь не сразу.