Но неведомая сила притягивала меня к этому существу. Вонь была удушающей – не только от грязи и неухоженности. На одной ноге гноились болячки, на руке чернели ужасные синяки. Треугольное лицо перекрещивал шрам; оно распухло и было покрыто запекшейся кровью. Он безумно выл и мотал головой, а когда открывал глаза, то не мог остановить их на чем-нибудь одном. Но меня ослепила их голубизна.
– Ланс… Ах, Ланселот, что с тобой случилось? – Ноги у меня подкосились, и Борс крепче сжал руку на моем запястье.
– Скорее всего, медведь, – объяснил он. – Наверное, несколько дней назад. Когда Ламорак наткнулся на него во время охоты, он уже был в таком состоянии. Мы их встретили на дороге. Все время рвется – только так его и можно везти.
Слезы радости и муки заструились по моим щекам, и я бросилась к несчастному умирающему существу, но Борс резко отстранил меня.
– Он не в себе, миледи, и может вас покалечить. Придется затащить его в конюшню и привязать в стойле, пока не придет в чувство – или в полное изнеможение, а тогда осмотрим раны.
Сказано было правильно, но я тут же стала спорить.
– Глупости! Это лучший воин в королевстве. Личный защитник королевы. Неужели вы думаете, Артур потерпит, чтобы его держали в амбаре? – Я совершенно овладела собой и переводила взгляд с Борса на Лионеля и Ламорака. – Отведите его в зал. Мы разожжем огонь и позаботимся там о нем.
Долю секунды мужчины колебались, и тут ко мне с нижнего пастбища подоспел Гавейн:
– Вы слышали, что сказала ее величество? – проревел он, особенно сурово поглядывая на Ламорака.
Не без труда мы оказались в зале. Там я распорядилась принести чистый тюфяк и переставила один из столов поближе к огню.
– Повариха мигом его разыщет, – предложила Линетта.
– Она уж мигом, – бросила я в ответ, неспособная думать ни о чем, кроме Ланса. Он был так же огромен, как и Ламорак, и почти настолько же силен, поэтому потребовались усилия всех присутствующих мужчин, чтобы поднять и удержать его на новом ложе, где его спеленали широкими кожаными ремнями.
– Лекарь на юге с Артуром, – напомнил мне Гавейн. – Нужно найти другого врачевателя.
Я уже было раскрыла рот, чтобы распорядиться привезти фею Моргану, но тут же его закрыла. «Ах, если бы ее коварные планы не сделали нас врагами», – подавленно думала я.
Потом я подумала о Нимю, но и она уехала с Артуром, желая показать людям, что ученица Мерлина по-прежнему хранит царство Пендрагона.
– Бригита, – решительно произнесла я, оглядываясь в поисках Грифлета. – Моя сестра в монастыре. Она – прекрасная целительница. За ней нужно послать немедленно. – Потом я вспомнила, что члены святого Братства уже не подвластны королю, и смягчила команду: – Попросите ее во имя любви, которую она питает к Господу, позаботиться об этом человеке.
Грифлет кивнул и выбежал из комнаты. Я могла рассчитывать, что через полчаса он уже будет на дороге.
– А где Паломид? – На поле брани араб часто помогал лекарю, и я была уверена, что он привез с Востока порошки и мази, которые могли бы сейчас пригодиться. Он выступил вперед, и я попросила дать Ланселоту какое-нибудь снотворное. Паломид скрылся и через секунду вернулся с густым сиропом с тяжелым запахом мака.
– Опиум, – объяснил он, с сомнением глядя на Ланса, который по-прежнему стенал и время от времени принимался вырываться из надежно стягивающих его пут. – Но это нужно проглотить…
Я оторвала от сорочки лоскут полотна, свернула его в тампон и пропитала, насколько возможно, сиропом, потом повернулась, устроилась на краешке стола и склонилась над Ланселотом.
Под спутавшейся бородой губы высохли и потрескались, глаза лихорадочно блестели, но каплю за каплей я вливала успокаивающее ему между губ. Ланселот отворачивался, жидкость текла по бороде, но я давала еще, уверенная, что рано или поздно средство подействует. Время не имело никакого значения, и я сидела рядом с любимым, полная решимости спасти его от смерти.
Когда равномерное дыхание показало, что он уснул, я сама омыла его раны, стерла грязь и гной с огрубевшей кожи, приложила пиявки, которые Линетта принесла из пруда. Отвратительные лохмотья, приставшие к телу, были отброшены в сторону, каждый порез ухожен, каждый синяк смазан. Работа была долгой и трудной, но я сосредоточивалась на одном участке, без устали трудилась над ним и, лишь полностью обработав, переходила к другому. Я думала, что прошли дни и ночи.
Наконец Ланселот был чист и обихожен, насколько это оказалось в моих силах. И тогда я приказала, чтобы с помоста принесли мой резной стул и установили рядом с кроватью. Валясь с ног от усталости, я рухнула на него. Инид хотела, чтобы я поднялась поспать наверх, но я лишь отмахнулась от нее, не в силах даже говорить. Когда повариха вложила мне в ладони чашу с бульоном, я стала медленно пить возвращающую силы жидкость, но мысли мои блуждали далеко.
Мне представилась мама в последние дни перед смертью. В год, когда разразилась чума и голод, она ухаживала за больными и умирающими, которые в надежде на помощь приходили в наш зал, и отдавала им каплю за каплей всю свою энергию, а потом отдала и жизнь – людям, которые в ней нуждались. У нее было много страждущих, а у меня лишь один больной, но я вложу в него столько же сил, сколько она во всех, кто на нее надеялся. Ее усилия питало соглашение между монархом и подданными, мои – любовь и долг. Но мы обе достигли редкостных глубин человеческих возможностей. И я впала в забытье, вспоминая ее последние слова: «Если ты знаешь, что нужно делать, ты это просто делаешь».
Сколько продлилось это бдение, я не имела ни малейшего представления. Меж сном и явью я двигалась, будто в трансе, едва ли понимая, день сейчас или ночь. Бедивер управлялся со двором, Гавейн занимался людьми, отправляя их на охоту или к тем, кому требовалась помощь в уборке урожая. Инид с поварихой распоряжались женщинами. А Ламорак, как мне сообщили позже, как только убедился, что Ланс в безопасности, отправился обратно в Рекин.
Если раньше я молилась только вечером, то теперь непрестанно посылала мольбы всем богам, о которых когда-либо слышала, упрашивая их сохранить жизнь Ланселоту.
«Пусть он останется жить, о, пусть он живет», – просила я. Что будет со мной – неважно. Пусть он меня не любит. Пусть даже совсем не вспомнит. Только бы жил. Я стану держаться от него в стороне, ничего не попрошу, кроме прощения за то, что была так жестока. Если захочет, может уходить к Элейн и своему ребенку в Карбоник. Я не встану между ними. Только бы он жил, о Боже, только бы он жил!
Снова и снова я принималась молиться, а лихорадка Ланса становилась сильнее, забытье глубже.
Бригита приехала как раз перед тем, как наступил кризис. С ней были все ее знания и полная сумка порошков и мазей. Она внимательно исследовала Ланселота и заметила, что, ухаживая за ним, я прекрасно все проделала.
– Теперь воистину все в руках Божьих, – добавила она, кладя руку поверх моей ладони. – Попробуй помолиться Христу.
Это был единственный раз, когда она попыталась обратить меня в свою веру. Я безнадежно посмотрела на нее и ответила:
– Я уже пробовала – и Ему, и его Матери.
– Я должна была догадаться, – Бригита ободряюще сжала мне пальцы.
В ту ночь наступил кризис, и к утру бред прошел. Я оставила Ланса в опытных руках ирландки и бросилась в постель, не в силах даже раздеться. Думаю, за меня это сделала Инид, потому что на следующий день я проснулась под одеялом хорошо отдохнувшей.
И все же потребовалось еще время, прежде чем Ланселот пришел в сознание. Я сидела подле него иногда с рукоделием, а иногда просто вспоминая часы, когда он находился рядом с моей кроватью, пока я поправлялась после насилия. В ту пору он был моим связующим звеном с реальным миром, а сама я блуждала в ночных кошмарах. Теперь наступила моя очередь сделать то же самое для него.
Жизнь вокруг нас в зале продолжалась своим чередом, оставляя пространство для больного и королевы, как воды реки, омывающие камень. Ворчала одна повариха, потому что он лежал близко от ее кухни. Но я замечала, что она то и дело поглядывала на него и качала головой, удивляясь, что Ланс еще жив. Как-то ясным днем посреди бабьего лета она ворвалась с кухни, принеся с собой аромат свежего воздуха и только что скошенной травы.