– Может быть, мне удастся восполнить пробел, – предложил Ланс. – Поскольку Гарет вот-вот станет воином, мне потребуется новый оруженосец, а Мордред подает лучшие надежды, чем его брат, и жаль будет, если его образование оборвется и он не сможет стоять рядом с верховным королем.
Таким образом Ланселот стал наставником моего приемного сына. Наблюдая, как он помогает мальчишке оттачивать удар, править клинок или поправлять лошадиную сбрую, я думала, уж не мечтает ли Ланс о том дне, когда его собственный сын Галахад подрастет для таких уроков.
По окончании встречи рыцарей Круглого Стола в Лондоне поженились Линетта и Гарет. Нимю благословила невесту так же, как благословляла меня перед нашей с Артуром свадьбой, а Катбад, который стал теперь своим человеком при дворе, руководил церемонией. Мы распахнули ворота дворца для всех желающих, поскольку конюший был в Братстве любимцем, а отец Линетты – хранителем земель, и каждый в Лондоне мечтал стать другом невесты.
Я стояла у фонтана и, приветствуя гостей, с гордостью думала, что при нашем правлении Лондон превратился из гниющей развалины в процветающий центр Британии. Хотя Артур и запрещал саксам пользоваться бухтой, опасаясь, что их суда станут привозить оружие и сеять мятеж, варвары вели себя достаточно мирно. Многие пришли на свадьбу и, когда начались танцы, присоединились к остальным гостям. В центре невеста-сорванец уворачивалась от Гарета, а тот наклонялся, стараясь ее поцеловать. Потом она взвизгнула от восторга, когда юноша поднял ее на руки и понес в покои. Есть такие вещи, пришло мне на ум, которые никогда не меняются.
Мы зимовали в Лондоне, отчасти потому, что Артур хотел завершить восстановление башни Цезаря, которая венчала холм в дальнем конце городской стены. Я надеялась, что он оставит все, как есть; раньше, когда он укреплял стены, из земли извлекли череп, и друиды немедленно объявили, что он принадлежал их древнему богу Брану. Они до сих пор косо на нас посматривали, упрекая в осквернении святыни и непочтении. Но Артур решил все же обезопасить башню. И, учитывая то, что она доминировала и над водным пространством, и над прилегающими землями, я не могла его за это осуждать.
С наступлением весны мы решили выполнить обещание и нанести визит Веххе в его владениях в Восточной Англии. Ланселоту не терпелось снова попасть в Джойс Гард и узнать, как там поживали без него, пока он был в лесах. Поэтому Артур дал ему прелестного молодого жеребца по имени Инвиктус, и мы проводили Ланса по Эрмин-стрит, а сами повернули на восток к Колчестеру.
Мордред и Синрик тоже поехали с нами. И хотя мы с Артуром и овладели основами саксонского языка, все же произвели заложника в ранг переводчика.
Не доезжая Колчестера, мы остановились в Госбеке, где в разгаре была ежегодная ярмарка. Сюда, в Восточную Англию, саксы могли привозить товары, и рынок ломился от вещей с континента так же, как и от средиземноморских товаров, которые сюда доставляли по суше с причалов Лондона.
Не только товары, но и продавцы были самого разного происхождения, что придавало всей картине необыкновенную живописность. Белокурые шведы и светлокожие англы выставляли великолепные изделия из золота. Смуглолицый грек расхваливал местным жителям оливковое масло и сушеные финики, а те и понятия не имели о жарких странах, откуда взялись эти товары. Дальше предлагали египетские украшения из бронзы, расцвеченные голубой эмалью. И сами мы произвели некоторый фурор, когда появился Паломид с оруженосцем в тюрбане и с ловчим соколом на боевой перчатке.
Я посмотрела на Мордреда и Синрика – одного такого темного, другого светловолосого, – которые то заигрывали с девчонкой, то перебрасывались между собой шутками, и внезапно подумала: если повезет, таким и будет наше будущее, когда саксы и кельты отбросят опасения и взглянут друг на друга как братья.
Потом мы забрались по крутой дороге в Колчестерскую крепость, полюбовались развалинами огромного римского храма и под сенью статуи Цезаря съели своих устриц.
– Не правда ли, удивительно, – размышлял Артур, рассматривая тронутое временем лицо. – Мерлин мне как-то рассказывал, что Клавдий был заикающимся, скрюченным ученым и вовсе не хотел быть императором. Однако здесь, в Колчестере, из него сделали бога.
Я поймала на себе косой взгляд мужа.
– Не хотела бы я делаться императрицей, если вместе с этим званием приходит божественность, – и мы оба рассмеялись.
По сравнению с Колчестером укрепление Веххи было маленьким и примитивным. Подобно большинству иммигрантов, переплывших Северное морс в утлых открытых суденышках, его люди взяли с собой одну лишь надежду на будущее. Вехха пробился вверх по реке и нашел место, одинаково удаленное и от римского города, и от британской фермы. Я заметила, что такие поселения, будь они вылеплены из глины на юге или, как у Веххи, построены на песчаной пустоши, пахнущей соленой топью и прибоем, всегда уединенны и замкнуты. Наверное, есть что-то в тевтонской душе, что требует такого окружения, чтобы ощутить себя дома.
Часовой наверху частокола заметил нас издалека, и, когда мы подъехали к воротам, нас встречал Вуффа, надменный сын Веххи.
– Отец умирает, – сразу же объявил он, как только мы оказались внутри массивных деревянных стен. – Он будет рад повидаться с вами.
Артур кивнул и соскочил с лошади, а Вуффа повернулся, так и не заметив моего присутствия. На секунду мне показалось, что меня вынудят присоединиться к другим женщинам в отдельных покоях. Но я взяла мужа под руку, высоко подняла голову и прошла с ним в зал несмотря на сердитые взгляды Вуффы. Вехха мог сколько угодно ссылать своих женщин на кухню, но я была верховной королевой Британии и твердо намеревалась выразить свое уважение шведу, раз он оказался на смертном одре. Разговоры стихли, когда мы проходили по двору: конюхи и судомойки смотрели на меня, как на привидение. Даже часовой, стоявший у главного входа в зал, моргнул, когда заметил, что за верховным королем в двери прошла женщина. Но умирающий швед обратил свои глаза сначала ко мне, и я заметила, что в них появилось подобие улыбки.
– Британская королева оказывает мне честь, – прошептал он и повернулся к Артуру.
Плотная фигура была едва различима под грудой шкур и одеял. Когда-то цветущее лицо походило на маску смерти, настолько оно оказалось изъеденным болезнью. Он протянул нам трясущуюся руку – пальцы выглядели бугристыми прутиками. Но в нем по-прежнему чувствовалась власть, и все окружавшие его: слуги, суетящиеся вокруг постели, и потчующие горячими отварами лекари знали, что он – могущественный вождь.
– Я сказал Вуффе, чтобы он всегда поддерживал Пендрагона, – заверил мужа умирающий, и тот, чтобы расслышать слова, вынужден был склониться над ложем. Пока они разговаривали, я осматривала зал.
Деревянные стены были увешаны знаменами и щитами. Я разглядела большую медвежью шкуру и множество волчьих. В очаге горело какое-то благородное дерево, и отблески огня мерцали на наконечниках копий, расставленных у двери, где воинам в случае необходимости было их удобно брать. У очага спали здоровые, лоснящиеся собаки, а одна, видимо, любимица Веххи, положила морду на лапы и не сводила глаз с хозяйского лица. Во всем укреплении это существо станет горевать больше всех, когда дух шведа расстанется с телом.
У кровати на подставке, словно крышка стола, стоял константинопольский серебряный поднос, который Артур подарил Веххе в знак благодарности за его верность. И я порадовалась, что раз уж швед не погиб в бою, то хоть умирает он, окруженный теплотой заботливых слуг, среди собранных сокровищ.
Силы Веххи угасали, и мы быстро покинули зал, вышли со двора и в подавленном молчании поскакали по тропинке вдоль реки. Там, где Дебен устремлялся к устью, он проносился под кручей.
– Он хочет, чтобы его похоронили вон там, – Артур указал на пронизываемую ветром вершину. – Его положат на корабль, на котором он пересек Северное море, а сверху насыплют могильный курган, чтобы грядущие поколения знали, кто основал династию.