– Боюсь, что нет, миледи, – поспешил объяснить Увейн. – Но леди Атона – женщина необыкновенная и в своей жизни занималась многими замечательными вещами. Еще в детстве она стала изучать военное искусство – больше, конечно, тактику, чем грубую силу, а когда настала пора выходить замуж, ни один из воинов ее отца не пожелал сделать ее своей женой. Наверное, боялись, что она превзойдет их в военных знаниях. Да и они ей, вероятно, тоже не подходили. А поскольку Атона была благородного происхождения, отец не мог принудить ее к браку, и она предпочла остаться одна и сама устраивать свою жизнь. – Он лукаво посмотрел на меня и добавил: – Вы ведь слышали, от жен-христианок требуют, чтобы они смотрели на мужей как на господ и, словно слуги, исполняли любое их желание?
– В самом деле? – Так откровенно мне об этом никто не говорил, но, судя по тому, как обращались со мной многие священники, я могла бы догадаться об этом и сама.
– По крайней мере, так обстоят дела в римской церкви, – продолжал Увейн. – И я не осуждаю леди Атону за то, что она предпочла остаться незамужней. Мне повезло, что к тому времени, когда мы встретились, у нее уже было достаточно тупоголовых мужчин. А я оказался любовником, страстно жаждущим воспринять все, чему она меня могла научить. Это восполнило мне то, чего не хватало всю жизнь.
Мимолетное замечание заставило меня вспомнить его детство. Сколько раз я тогда задумывалась, что же выйдет из мальчика, враждующие родители которого не переносили друг друга? Хотя, может быть, и счастье, что, увлекшись политической игрой, Моргана не обращала внимания на сына – а то могла бы сломать его на всю жизнь.
– А что с твоим львом? – Я вспомнила рассказ, как он исцелил животное.
– Ах, это. Он живет в моей душе, – улыбнулся Увейн. – Я много изучал ветеринарию и запечатлел льва на своем гербе и щите.
Я проследила за его жестом и посмотрела на свиту Увейна, которая радостно обменивалась с рыцарями новостями и тостами. Все его люди имели на рукавах вышитую эмблему льва.
– Надо передать образец кузнецу, чтобы он выковал символ для твоей лампы, когда ты займешь место за Круглым Столом.
– О, в этом нет необходимости, ваше величество, – быстро, но так же учтиво проговорил Увейн. – Я собираюсь больше времени проводить на севере, чем здесь, с Пендрагоном. Позвольте лишь время от времени навещать вас, когда настанет нужда.
– Ты настолько обижен? – мягко спросила я.
– Не обижен, просто знаю, куда ведет меня судьба – совсем не туда, где король Артур раздает свои милости. Наверное, я проведу жизнь на службе у отца. А когда он не сможет предводительствовать войском, стану содержать зал, раздавать золото и выходить навстречу захватчикам. Не думаю, чтобы у меня было достаточно времени на благородные дела и великие испытания.
Увейн, видимо, первый из нас превратился в реалиста. Первый возмужал и задумался, кем мы стали и куда ведет нас мечта. В тот вечер я с восхищением и опасением смотрела на тебя и любила в тебе того мальчика, каким ты был когда-то. Так мне было проще, чем понимать, о чем ты тогда рассуждал.
– Хоть я и не могу остаться, вместо меня с вами будет жить вот этот жаждущий славы мальчишка, – позже сказал Артуру Увейн и подал знак советнику. Тот из своры собак у очага вывел грязного, с диковатыми глазами мальчонку.
– Скитался в лесу, ваше величество, – объяснил Увейн. – Выбежал прямо на нас и попросил взять с собой. Я его прогнал – подумал, что он просто живущий в лесу сумасшедший, но на следующий день он появился снова: скакал на пегой кляче и размахивал деревянным копьем. Он сказал, что направляется в Камелот, поэтому я и взял его с собой.
Артур осмотрел мальчугана с ног до головы и наткнулся на ответный оценивающий взгляд.
– Как твое имя, парень? – спросил король.
– Персиваль. А твое?
От такой дерзости Артур обескураженно откинулся на стуле, а Увейн округлил глаза.
– Он немного неотесан, ваше величество. Но скорее неучен, чем не способен к учению. Кажется, его мать, опасаясь за его жизнь, если он станет воином, воспитывала его в лесу, и он не знает, как подобает вести себя мужчине. Ему говорили лишь о том, как выжить, и рассказывали о небе.
– Мама сказала, что ангелы сотворены из света, – заявил Персиваль, восхищенно поглядывая на нортумбрийского принца.
Со стороны рыцарей послышался хохот. Мальчик обернулся, и рука потянулась к висящей на поясе праще.
В этот миг полы его драного плаща разлетелись в стороны, и я заметила знакомую золотую с эмалью брошь.
– Ты сын Пеллинора? – спросила я, удивляясь, неужели его обезумевшая вдова, уйдя из Рекина, не смогла найти пристанища у короля Пеллама в Карбонике.
– Пеллинора? – мальчик так смаковал звуки, как будто на вкус пытался определить незнакомый аромат.
– Пеллинора из Рекина, – подсказала я. Парень был низкорослым и жилистым, совсем не таким крупным, как погибший военачальник, но определенное сходство было заметно.
– Может быть, – сорванец неуверенно пожал плечами. – Папу я не помню. Только маму и людей, приходивших к ключу в лесу. До этого я никогда не был в доме.
Он удивленно уставился на изображение Красного Дракона за нашими спинами, потом поднял мрачный взгляд к сумраку под крышей. Рыцари затаили дыхание, будто изучали непредсказуемые повадки неизвестного животного. В тишине было слышно, как шуршат перья устраивающегося на насесте сокола Паломида. Почти неуловимым движением мальчик выхватил пращу и с первого камня поразил птицу. Оглушенный сокол шлепнулся на пол.
Оруженосец с тюрбаном на голове издал крик ярости и кинулся на полудикого юношу, который собирался подобрать добычу. Последовала сутолока, несколько воинов попытались их разнять, а девушки с континента пронзительно завизжали.
Персиваль сумел увернуться от всех, поднял птицу и, для надежности скрутив ей голову, подал мне:
– Не больно хороша для жаркого, – заметил он. – Но в горшок с супом сойдет.
Гвалт вокруг поднялся такой, что Кэю пришлось стучать по столу, чтобы восстановить порядок. Паломид оттащил оруженосца и в конце концов выпроводил его из зала. А Персиваль смотрел на все без тени сожаления.
– Так почему ты решил приехать в Камелот? – спросил Артур.
– Потому что вон тот парень сказал, что едет сюда, – Персиваль указал на Увейна. – И еще он сказал, что люди короля Артура носят железные шлемы и блестящие щиты… Так это ты король?
– Я, – подтвердил Артур, изо всех сил стараясь сдержать улыбку: непосредственность мальчика так не соответствовала его свирепому поведению. – И как же ты собираешься мне служить?
– Ловить тебе обед, воевать и носить блестящую шапку.
На его слова Кэй ответил взрывом хохота, и мальчик, весь напружинившись, обернулся к сенешалю.
– Довольно, – предупредил обоих Артур.
– Тогда скажи этому верзиле, чтобы он надо мной не смеялся, – в мальчишке клокотала такая же гордость, как в любом из рыцарей.
– Что ты собираешься с ним делать? – спросила я мужа тем же вечером.
– Отправить к дяде в Карбоник, – со вздохом ответил Артур. – Старому хворому королю нужно как можно больше воинов, а поскольку здесь еще и кровная связь, он отвечает за мальчика. Иначе, ручаюсь, здесь с ним разделаются за сокола.
Паломид отнесся на удивление спокойно к потере самой большой своей ценности, зато его слуга в тюрбане оказался неутешен. Его горю не помогло и то, что в Британии никто, кроме него, не знал, как дрессировать таких птиц. К тому же он начал явно тосковать по родине. Все это заставило Паломида принять решение посадить его на следующий корабль, отплывающий в Александрию.
– Он сообразительный малый и сможет прожить там сам, – заметил араб. – Я был слишком самоуверен, решив, что смогу приучить его к этому маленькому туманному острову только потому, что сам здесь живу.
Итак, Паломид со слугой готовились отправиться в Эксетер и там дождаться начала летней торговли. Артур решил поехать вместе с ними, чтобы посмотреть, как идут дела у Гвинллива.