При этих словах лица у всех четырёх гуляк сразу вытянулись. Наступило тягостное молчание; все четверо ждали — о чём же ещё пойдёт речь? Мильви первой не смогла дождаться, когда Кутть, Сассь и Эне соберутся с духом. Не сумела она скрыть и гнева, молниями полыхавшего в её взгляде.
— Вы хотите сказать, что мы воры?
— Нет, не хочу, — ответил Кадаяне уверенно и спокойно. — Разговор шёл только о моём хлебе. То, что знаю о нём, то и говорю. Вот и всё…
Кадаяне пошёл своей дорогой; никто больше не пытался задержать его. Никто ничего не сказал ему вслед. Женщины начали молча складывать закуски в корзины. Кутть, чуточку помедлив, взобрался с военной оперативностью на самый высокий пенёк, сунул пальцы в рот и засвистел, а увидев, что Алекс, сидевший в машине, высунул на свист голову, стал энергично махать рукой, пока автомобиль медленно не тронулся с места. Когда машина отъехала на порядочное расстояние, Кутть дал знак остановиться.
С полкилометра компании пришлось тащиться пешком. Никто не полюбопытствовал, почему Кутть так далеко отогнал машину. Лишь после того, как все подошли к стоянке и уселись в автомобиле, Алекс спросил:
— Почему вы не захотели сразу спуститься к машине?
Кутть закурил сигарету и порывисто затянулся.
— Кому это нужно, чтобы мужичьё пронюхало, какой у нас номер?
— Правильно, — согласился Алекс и погнал машину.
— На тебя, дорогой Кутть, ужас до чего можно положиться, — и Мильви протянула ему вынутую из корзины бутылку, — во всём, где бы что ни случилось.
Кутть пил, но в разговор не пускался, руки держал так, словно они у него связаны. Резко поворачивая голову, он смотрел по сторонам. Ему мерещилось, что Якоб Кадаяне, у которого такие серьёзные серо-стальные глаза, заглядывает в несущуюся машину то через правое, то через левое окошко. Навстречу компании колоннами и поодиночке мчались тяжёлые машины, гружённые хлебом, щебёнкой, картофелем, камнем. И до привала шоссе выглядело не менее оживлённым, но теперь лица у людей, ехавших навстречу и сидевших или за рулём в грузовых машинах, или наверху, на клади, казалось, выражали такое же недоверие, такое же осуждение, какое недавно сквозило в. проницательных глазах пожилого колхозника. Вся дорога была как будто под наблюдением, и все те, кто наблюдал, разделяли с Кадаяне и свои мысли и свой хлеб.
Кутть жадно запрокинул бутылку, чтобы только не приказать шофёру: поворачивай, мол, обратно.