В самом деле, не сестре же Корнелии Гёте мог писать о своих любовных делах! «Я наедине разговаривал с Жетти, — пишет он Беришу. — В её поцелуях яд. О, зачем они дарят столько наслаждения! Знай, это тебе я обязан своим счастьем, тебе, твоим советам, твоим наставлениям». Недурно! Этот преподаватель поэзии оказался сведущим наставником и в вопросах волокитства. В том же письме Гёте сообщает, что ходил навестить некую Рикетту, подружку студента-богослова. Он нашёл её очень изменившейся, скромной и добродетельной. Она не обнажает больше шею и всё время носит корсет, но у него всё же явилось сильное желание попытаться взорвать эту твердыню добродетели. «Одним словом, сударь, я веду себя так, как Вы должны были ожидать от самого покорного и старательного из Ваших учеников». Впрочем, Бериш мог не опасаться за добродетель Рикетты. Он знал, что друга его сковали иные цепи.
Во время весенней ярмарки Гете нс раз заходил со Шлоссером к одному честному жестянщику, устроившему столовую на Брюле. Собственно говоря, это был не настоящий трактир. Оловянная посуда украшала поставец и сундуки в столовой. На первом этаже было скромное помещение семьи Шёнкопф[34]: печка с зелёными изразцами, диван, круглый столик и в углу конторка Катеринхен. Студент не замедлил обратить внимание на живую и хорошенькую девушку, прислуживавшую за столом. Катеринхен, которую он постоянно называет Анхен, было двадцать один год, она была не очень высока, но стройна и всех пленяла смеющимся полным личиком. Отнюдь не красавица, она была весьма привлекательна своими лукавыми голубыми глазами, красиво выгнутыми бровями, маленьким алым ртом с чуть приподнятыми уголками губ и толстеньким подбородком. В ней было своенравное очарование, чувствовалось что-то живое, честное и сердечное. Что у неё имелось немало обожателей — это было неизбежно. Но до сих пор она не привязывалась ни к кому. У неё было слишком много дел, и надо было видеть, как она двадцать раз спускалась и поднималась по лестнице, принося кушанья из кухни, вино из погреба, на ходу раздавая тарелки и улыбки, выслушивая вперемежку любезности одних и приставания других.
Гёте полюбил её, перестал ходить к профессору Людевику и начал столоваться у Шёнкопфов. Увлекло ли её его прекрасное, правильное, несмотря на несколько длинный нос, лицо, лучезарный лоб, увенчанный тёмными кудрями, красноречие и ум, которым сверкали его чёрные глаза, но она сейчас же ответила ему взаимностью. Как ловкая девушка, она сумела скрыть свою любовь от глаз завсегдатаев. Перед родителями и пансионерами она обращалась с Гёте по-приятельски. Со своей стороны он тоже делал вид, что ухаживает за барышней из хорошей семьи и пренебрегает дочерью трактирщика. Они вознаграждали себя тем, что встречались на лестнице, обменивались поцелуями за дверями и устраивали свидания у вдовы Шраубе.
В письмах к Корнелии, чтобы не возбудить подозрений, Гёте небрежно упоминает о маленькой Шёнкопф, «доброй девушке», взявшей на себя в качестве «экономки» заботу о его бельё и платье. Больше ничего! Да, но надо почитать его письма к Беришу, трепещущие страстью, полные восторга и ревности, чтобы почувствовать силу его любви. Он вырезает инициалы Катеринхен на коре деревьев, посвящает ей пламенные стихи, под разными предлогами целые дни проводит около неё в маленькой квартирке на Брюле. Как-то раз он задержался там долго. Она ушла в театр, а он сидел один, облокотившись о маленькую конторку, и наслаждался своим счастьем, опьянялся идиллической обстановкой, созданной вещами, к которым она привязана. Он погрузился в воспоминания о протёкших часах. Какое ему дело до остальных воздыхателей! Он владеет сердцем своей милой и «дарами, ради которых другой совершил бы паломничество в Рим». Он поспешно выхватил из конторки листок бумаги и излил свою радость в письме к Беришу. Письмо это написано на французском языке — классическом языке любви. «Я хотел выйти вместе с ней, но, чтобы помешать мне это сделать, она дала мне ключ от своего письменного стола и полное право делать и писать всё, что я захочу. Уходя, она сказала мне: «Оставайтесь здесь до моего прихода, у вас всегда столько вымыслов в голове, и, если вам захочется, набрасывайте их в стихах или прозе на бумаге. Отцу я придумаю какую-нибудь галиматью, чтобы объяснить, почему вы остаётесь, а если он догадается об истине, пускай догадывается». И счастливый поклонник прибавляет с лукавой иронией: «Она ещё оставила мне два чудесных яблока, подношение моего соперника. Я их съел. Они были замечательно вкусны».
34