Всё это не мешало ему — о, необъятное сердце! — переписываться с Максимилианой Брентано[59] и перенести на неё пыл неудовлетворённого чувства. Впрочем, Кестнеры уехали в Ганновер, голубые глаза задёрнулись туманом, и горячий взгляд чёрных глаз стал ещё милее. В октябре 1773 года судьба принесла ему новое разочарование: Максимилиана вышла или, вернее, позволила выдать себя замуж. И за кого же? За крупного бакалейщика итальянского происхождения Пьетро Антонио Брентано. Он был пятнадцатью годами старше её, вдов и имел от первого брака пятерых детей. Правда, он был богат, хорошо вёл свои дела и был в глазах франкфуртского общества прекрасной партией. Максимилиана покинула светлый дом под Эренбрейтштейном и переселилась в родной город Гёте. Для него это было большим утешением. Его сестра Корнелия только что вышла замуж за Шлоссера, товарища Гёте по Лейпцигу. Он утратил поверенную, но надеялся обрести подругу.
Разве это было трудно? За ним ухаживали во всех салонах. Его первая драма «Гец фон Берлихинген», изданная благодаря денежной поддержке Мерка, произвела сильное впечатление, и над молодым человеком внезапно засияли лучи славы. Как Шекспир, он хотел создать Юлия Цезаря и, как Эсхил, — Прометея[60]. Его окружали, ему льстили. Понятно, что в семействе Брентано он был принят с распростёртыми объятиями: муж был не прочь подыскать собеседника для молодой женщины, немного скучавшей в обществе торгашей; она же была в восторге, что нашлось с кем разговаривать об изящной литературе, как бывало у матери. Но случилось то, что должно было случиться: поэт стал слишком нежен, а муж ревнив.
Гёте часто проводил целые дни около Максимилианы. Она играла на клавесине, а он аккомпанировал ей на контрабасе или декламировал свои последние стихи. При расставании он каждый раз добивался назначения свидания на следующий день. А когда он уходил, она с тяжёлым сердцем опять оказывалась среди бочек с сельдями, кувшинов с маслом и запасов голландского сыра. Правда, муж вечером возвращался со склада, но он говорил только о повышении цен на муку или о вздорожании провоза товаров по Рейну. Она отвечала с рассеянным, скучающим видом и зевала. Зато он мог наблюдать, какой радостью загорались её тёмные глаза при появлении Гёте. Поэт садился около её табурета, и начиналась беседа, сверкающая остроумными парадоксами. Положительно, этот щёголь начинал раздражать мужа своей улыбкой обольстителя, манерами юного властелина и непомерной самоуверенностью. Бакалейщик брюзжал. Максимилиана, конечно, заступалась за поэта. Начинались семейные сцены. Однажды Брентано грубо обошёлся с Гёте. Тогда, чтобы охранить его от оскорблений, а себя от неприятностей, молодая женщина упросила своего друга приходить значительно реже.
Круг «Вертера» заключался. Вецларская идиллия породила завязку и дала обстановку. Самоубийство Иерузалема послужило развязкой. Горький опыт жизни во Франкфурте после возвращения навеял на Гёте атмосферу романа. Сама жизнь помогала ему. Привет вам, грубые выходки Брентано! Без них чего-то не хватало бы в «Вертере». Братская доброта Кестнера мало шла к мрачному колориту романа: грубая ревность и угрюмый характер бакалейщика помогли Гёте дорисовать облик соперника, установить нить событий и ускорить их бег к роковой развязке.
Теперь чего же ждать? Всё готово! Он заперся в своей мансарде и «почти бессознательно и как бы во сне» написал в один присест, меньше чем за месяц, «Страдания молодого Вертера». Шарлотта романа взяла от Максимилианы её чёрные глаза и кое-какие черты характера, читала, как она, Клопштока и Руссо. Альберт заимствовал у торгаша Брентано его угрюмую ревность и мещанские взгляды. В Вертере воплотилась болезненная чувствительность, приступы которой овладевали Гёте в Зезенгейме и Вецларе и от которой мог погибнуть менее сильный духом человек.
60