Гёте и он неразлучны. Кто устраивает шум на площади рынка, щёлкает бичом среди лая стаи гончих и звона колокольчиков на санях? Они. Какие злые шутники украдкой пробираются вечером в дом новобрачных? Опять они. А кто во дворце вдовствующей герцогини замуровал этой ночью двери мадемуазель фон Гёхгаузен? Всё они же. Поэт внушает герцогу уважение своей физической силой. О, он не бледный кропатель элегий, а настоящий мужчина! Посмотрите на него — весёлый, в сапогах и меховой шапке, он ласкает своих борзых или гладит шею лошади; он готов пуститься в обычные похождения. Пусть герцог осматривается кругом, пусть выбирает среди других своих сотоварищей — нет равного Гёте, когда дело коснётся выпивки, беганья, прыганья, скачек верхом по косогорам через заборы и рвы, охоты на весь день или танцев на всю ночь!
Но своё так легко завоёванное влияние на Карла-Августа Гёте скоро сумеет использовать для благородных целей. Он это сознает, и, когда добродетельный Клопшток под воздействием самых недоброжелательных слухов письмом упрекает его за участие в бесчинствах герцога, надо видеть, с каким высокомерием он указывает почтенному проповеднику его надлежащее место. Пусть его избавят от таких посланий! Ему нечего делать с подобными замечаниями, и ему так же не к лицу оправдываться, как и каяться в своих прегрешениях.
Постепенно как манеры Гёте, так и его положение в Веймаре приходят в равновесие. Он уже не думает о возвращении во Франкфурт и соглашается официально оформить своё длительное пребывание здесь. Несмотря на возражения пиетистов, он добился назначения Гердера придворным проповедником. Почему же ему самому не перестать противиться настроениям герцога и не поступить к нему на службу? Сначала герцог ввёл его в качестве ассистента в свой совет — это вызвало протесты со стороны премьер-министра фон Фрича. Как он может бывать на заседаниях, где «присутствует доктор Гёте»? Но Карл-Август был непоколебим. Опираясь на поддержку матери, он заставил замолчать старых придворных и завистливых чиновников и указом от 11 июня 1776 года возвёл Гёте в тайные советники посольства с окладом в тысячу двести талеров. Кроме того, он пожаловал поэту домик и сад на берегу Ильма. Теперь странник осел здесь прочно.
Фрич должен был покориться; он взял обратно просьбу об отставке и не без воркотни величественно согласился на совместную работу с поэтом. Предчувствовал ли он в нём преемника? Фаворит в свою очередь тоже стал министром. Все государственные дела начали постепенно проходить через его руки. «Он живёт, — писал Виланд, — управляет, распоряжается всем и делает нас счастливыми». В 1776 году Гёте был назначен директором театра, в 1777-м — председателем архитектурной комиссии по восстановлению замка, в 1779-м — управляющим военным департаментом и департаментом путей сообщения и, наконец, в 1782 году — управляющим финансами. Так он прошёл в несколько лет все степени власти, к благополучию маленького герцогства.
Но работа не заполняла его жизни. Он не мог жить без любви. Им овладела возвышенная страсть, поднявшая его над эгоизмом и инстинктами и научившая его самопожертвованию и самоотречению. Та, кого он полюбил, ответила ему чистой и почти материнской нежностью; она вдохновляла его, делала ему много добра и невольно причиняла много горя, мучила и умиротворяла его. О ней уже упоминалось — Шарлотта фон Штейн.
Эта тридцатитрёхлетняя женщина, на семь лет старше Гёте, была женой обер-шталмейстера и исполняла обязанности статс-дамы при герцогине Амалии. У неё было семеро детей, из которых выжили только трое. Усталая от частых беременностей, она жила тихо и скромно. Была ли она красива? Нет, но мила и грациозна. Её можно было принять за итальянку благодаря карим глазам, очень матовой коже и совсем чёрным волосам. Она была маленького роста, но походка её была лёгкой и точно окрылённой. Гармоничный и ровный голос отражал полную нежности и чувства меры душу. Прибавьте к этому тонкий ум, здравый смысл, вкус, большую культурность, музыкальный талант и склонность к философии; легко понять, что она без труда затмила всех героинь молодости Гёте.
Ей советовали остерегаться обольстителя. Но она была уверена в себе и, как только он приехал в Веймар, первая подошла к нему по-товарищески просто. Спустя несколько недель она пригласила его в своё поместье Кохберг, поблизости от Рудольфштадта. Вот они сидят вдвоём под защитой крепких стен фермы около камина, пламя которого освещает их лица. Зима. На дворе ветер, снег, вьюга. Разговаривают о том о сём. Она рассказывает ему об окружении и отношениях, вводит его в круг придворных интриг. Каков её муж? Да честный малый, совершенно равнодушный к литературе, которого его обязанности шталмейстера удерживают постоянно при дворе, где он и обедает. Он любит покурить, хорошо поесть, поиграть в карты. Если он не рыскает по ярмаркам в поисках заводских жеребцов, то все дни проводит в замковых конюшнях и каретных сараях. Летом он приезжает в Кохберг — откармливает свиней и быков и гонит водку... Так начинается дружба между Шарлоттой фон Штейн и Гёте: ей доставляет удовольствие посвящать своего нового друга во все местные обычаи и порядки, помогать ему разбираться в ещё незнакомой обстановке.
Гёте почти сразу полюбил её и уже с начала 1776 года с трудом сдерживает бурные порывы своей страсти. Он делается настойчивым, фамильярным и одолевает её несдержанной пылкостью. Она старается его успокоить, напоминает ему о требованиях приличий. Тогда он вспыхивает, разражается гневом и уже не сдерживает своей грубости. Приличия? Плевать ему на приличия! Задетая, она 8 марта пишет общему страсбургскому другу: «Я чувствую, что мы с Гёте не сможем стать друзьями».
Можно ли так ошибаться в своих чувствах или это только притворство? Она, правда, старается перевоспитать этого дикаря, но помимо воли очарована его юношеским обаянием, тронута волнующим обожанием. Конечно, он слишком пылок, требователен, как избалованный ребёнок, но она научит его сдержанности. О, дело не обойдётся без ссор и вспышек. Но раз он её любит... С другой стороны, она его так понимает, и её снисходительность иногда заходит дальше, чем она сама хотела бы. Когда он приходит к ней весь во власти своих страстей, беспокойный, измученный, один звук её голоса его странно успокаивает. Настоящая Ифигения, умиротворяющая тревогу и ярость Ореста. Её твёрдость равна её терпению; она охраняет его от него самого и она же защищает его от других. Её положение в обществе, где она вращается, делается щекотливым. Сколько иронических замечаний раздаётся по адресу Гёте. Чего не говорят по поводу его необычайного возвышения! Двор разделился на два лагеря. «Его, — пишет она, — одновременно и ненавидят и обожают». Она выслушивает бездну высказываний на его счёт и страдает — надо же сознаться в этом — от интриг, замышляемых против него. Зависть чиновников, язвительность чересчур добродетельных людей — сумеет ли она устоять против этого натиска вражды? Её муж, сторонник Фрича, к счастью, переходит на сторону Гёте или, вернее, на сторону более сильных, так как Карл-Август не терпит возражений. Но только что она защитила своего друга от клеветы и интриг, как ей приходится самой защищаться от его сумасбродства. Вот он начинает говорить ей «ты», возбуждается ещё больше, насильно целует её; она сердится, он уходит, хлопнув дверью как сумасшедший и не простившись, а на следующий день возвращается, просит прощения; она прощает, и они счастливы до следующей вспышки.