Когда Гёте поселился в сельском домике на берегу Ильма, Шарлотта могла из своего нового дома около дворца видеть его издали, делать ему при наступлении ночи знаки при помощи лампы. Он часто приходит к ней обедать или ужинать, пока обер-шталмейстер пирует за герцогским столом. Сколько он проявляет изобретательности, чтобы только доставить ей удовольствие! Он заботится о её сыновьях, даёт им уроки, проверяет их работы, исправляет рисунки, играет с ними. Ежедневный обмен любезностями. Он посылает баронессе розы, вишни, спаржу из своего сада, даже солдатский хлеб, который для неё доставляется из солдатской пекарни. Когда он возвращается с герцогом с охоты, то никогда не забывает оставить для неё фазана получше или заднюю ножку косули. В свою очередь она его балует как может: то посылает какие-нибудь вкусные блюда, то приглашает пообедать с ней вдвоём. О, как хорошо он себя чувствует, сидя вечером около неё, и какое счастье наконец открыть душу, делиться мыслями с любознательной, восприимчивой, чуткой и умной женщиной! Она ведь не только его мнимая любовница и по-матерински нежная подруга — впервые он встретил в женщине товарища по духу.
Вот какие книги они читали вместе: «Эпохи природы» Бюффона[81], «Исповедь» Жан-Жака, «Мемуары» Вольтера, «Этику» Спинозы. Её ничто не пугает — ни метафизика, ни наука о костях. Одно время он страстно увлекался естественными науками, минералогией и ботаникой, и она всё так же внимательно выслушивает его рассуждения. Он вознаграждает её тем, что посвящает ей стихи, показывает отрывки из своей «Ифигении». Иногда она нежно удерживает его и после обеда до тех пор, пока под окнами не пройдут с факелами возвращающиеся в казармы солдаты. «Нет-нет, теперь ни минуты больше». Время расходиться: она ни за что не позволит ему остаться у неё после вечерней зари. Таким образом, он волей-неволей приучается смотреть на неё, «как смотрят на звёзды».
Исследователи правильно отмечают, что письма Гёте от 1778 года полны плохо скрытой досады. Это тяжёлые годы обучения воздержанности, в течение которых он, правда, порой вознаграждает себя более грубыми развлечениями. Герцог увлекает Гёте с собой на прогулки по окрестностям, вместе с ним объезжает тюрингские ярмарки и престольные празднества, и нередко на их ночных пирушках в каком-нибудь отдалённом кабачке присутствуют весёлые кумушки, нравы которых не отличаются особой строгостью. Есть свои соблазны и в театральной труппе, и там насчитывается немало доступных красавиц. Случается, что ночью «господин директор» пробирается к актрисе Короне Шрётер[82]. Говорят даже, что он пользуется её расположением наравне с герцогом. Но все эти приключения не задевают сердца, не затрагивают внутренней глубины. Не надо забывать, что ему тридцать лет и что его обуревают сильные страсти. Нужно отдать дань молодости. Его романтизм уже на исходе.
На самом деле близится пора умиротворения. Позади остались юношеские признания: «Гец фон Берлихинген», «Вертер», «Клавиш», «Стелла». Служебные обязанности Гёте принуждают его к регулярной работе, к системе, к дисциплине. Правда, ещё случается, что он с волками воет по-волчьи — Карл-Август не допускает, чтобы он так сразу порвал со светской жизнью. Но Гёте уже чувствует потребность сосредоточиться, вновь приблизиться к природе и правде. Путешествие в обществе герцога к берлинскому двору его раздражает и сердит, поездка в Гарц, предпринятая им в одиночестве в 1778 году, успокаивает и подкрепляет. Что ему до холода, до снега и густого тумана! Вот раздробленные сосны, утёсы, пропасти из Вальпургиевой ночи — декорация, в которой кружатся в шабаше ведьмы из «Фауста». Тяжёлый подъем, опасности, проклятая пустыня! Но наверху, на вершине Брокена, всё внезапно проясняется. Зимнее солнце сверкает и разгоняет тучи. Священное одиночество, невыразимый экстаз души, опьянённой свободой! Поэт вновь обрёл природу. Спускаясь в равнину и подходя к Веймару, он чувствовал себя как каторжник, прикованный к ядру.
С 1779 года в письмах Гёте появляются жалобы на то, что его тяготят служебные обязанности и работа. Он задыхается среди папок с делами, его давят низкие своды кабинета. С другой стороны, он хотел бы вырвать герцога из пустого и пошлого существования, уединиться с ним, увезти куда-нибудь. Вместе с Карлом-Августом Гёте предпринимает в 1779 году вторичное путешествие в Швейцарию. Эта поездка не будет, как поездка 1775 года, экстравагантным и романтическим приключением. Период «Бури и натиска» миновал; это путешествие будет, если можно так выразиться, подъёмом к красоте, к чистоте ледников, почти символическим восхождением к умиротворению и мудрости и некоторым образом к освобождению. Это возвышенное состояние души он раскрывает за несколько недель до отъезда в своём дневнике: «О, пусть стремление к чистоте, простирающееся до куска, который я подношу ко рту, всё более и более озаряет меня».
Направляясь из Веймара в Швейцарию, путешественники решили проехать через Франкфурт и Эльзас. Они прибыли 18 сентября в родной город Гёте и, чтобы застать врасплох его родителей, вышли из кареты, не доезжая до Оленьего Рва. Они входят потихоньку и стучат в дверь голубой комнаты. Советница, сидевшая за круглым столом, встаёт, открывает, вскрикивает: «Вольф! Как ты изменился!» Теперь он мужчина, и его лицо с чёткими и благородными чертами утратило прежнюю болезненную подвижность и напряжённость. Медленно ступая, входит старик отец; его рассудок очень ослабел за последнее время, и советница смотрит на него с тревогой. Только бы это потрясение не оказалось роковым! Но нет, он останавливается, несколько минут вглядывается в изящного придворного и потом слегка дрожащими руками прижимает к груди блудного сына. Герцог, стоявший на пороге, подходит в свою очередь. Получилась почти сцена из мещанской комедии. Быстро распространилась новость, вызван Мерк, прибегают друзья молодости, дом полон людьми и шумом. В течение пяти дней Гёте живёт в прошлом.
Прошлое! Гёте больше не боится возвращаться к нему. В Эльзасе он заезжает в Зезенгейм, чтобы повидать Фридерику. Здесь ничто не изменилось. Пастор встретил его просто, сердечно, как будто они только вчера расстались. В чудесный лунный вечер Фридерика, поздоровевшая, весёлая, повела его в жасминовую беседку. Вдвоём они вызывают в памяти образы прошлого. Подходит сосед — разве он ещё на той неделе не справлялся о докторе. Прибегает цирюльник и начинает ворошить пепел давно прошедших дней. Узнает ли Гёте карету, которую когда-то раскрашивал и украшал розами? А эти листки бумаги, спрятанные в письменном бюро, — его старинные песенки. То Же впечатление забвения и нежности создаётся и от поездки в Страсбург. Он встретился с Лили Шёнеман, вышедшей замуж за банкира Бернгардта фон Тюркгейма: она, склонённая над колыбелькой, улыбающаяся, счастливая молодая мать. «Нет, — думает Гёте, — жизнь не злопамятна!» Из глубин прошлого навстречу ему не поднимается ни одной трагической тени, не раздаётся ни одного упрёка. Баловень людей и богов, он свободно идёт своей дорогой...
Путешественники сначала направились к бернскому Оберланду и вначале подошли к подножию Юнгфрау. Но не надо думать, что их охватил романтический бред или что они почувствовали себя подавленными этими величественными горами. Голос Байрона[83], безумные жалобы Манфреда ещё не звучали здесь. Неподвижная величавость вершин, мысль о скрытой геологической работе, происходящей здесь со времени возникновения Вселенной, наполняют душу Гёте невыразимым покоем. «Здесь глубоко чувствуешь, что в природе нет прихотей, а есть вечный закон, постепенно производящий своё действие», — пишет он баронессе фон Штейн. 9 октября они углубляются в ущелье Лотербруннен и доходят до радужного водопада, нашептавшего поэту романс о духах воды. Им не удаётся, как это делают теперь, взобраться на предгорья Юнгфрау через Венгенские пастбища. Приходится вернуться назад по долине обеих Лутчин, обогнуть Гриндельвальдский ледник и атаковать с другой стороны Шейдегский подъем. О, циклопические цоколи, снежные пустыни, беспредельные голубые тени, ледники, морены, чёрные бездны и там, наверху, священные вершины Эйгер, Моих и Юнгфрау, величественная белая троица, — мысль о вечности будит в нас ваше одиночество!
81
82
83