После нескольких дней отдыха в Интерлакене и Берне путешественники направились на запад, спустились через Фрибургское плоскогорье к Женевскому озеру и вновь поднялись по склонам Юры, чтобы добраться до вершины Доль и ущелья Ля Фосиль. На их глазах засыпали в свете заката Альпы, закутанные в ледяной серебристый покров. А над ними Монблан, вечный страж, ловил своей вершиной последние отблески солнца — Монблан, ещё новый и могучий магнит, ещё одно очарование, против которого трудно устоять! Вот куда они хотят подняться, несмотря на приближающиеся зимние холода. Это безумие, говорят им в Женеве, они погибнут в снегу и холоде...
Когда они, окоченевшие, добрались до Шамони, жители гор с ужасом смотрели на них. Что им понадобилось здесь поздней осенью? Они поднимались на Монтанвер, насладились зрелищем Мер-де-Гласа и отправились через Аржантьер к ущелью Бальм, откуда спустились к долине Роны. Самое трудное было ещё впереди: от Мартиньи они решили подняться вдоль потока до Готарда — изнурительное путешествие, которое обнаруживает их выносливость и упорство. По скалам, покрытым пеной, пустились они в путь в сопровождении одного только слуги, 12 ноября достигли Обервальда у подножия Кольде-Фурки. Теперь им предстоял семичасовой переход по снежной пустыне, наводящей ужас своим хаосом и безлюдьем. Ими овладела нерешительность. То было, впрочем, мгновенное колебание: путешественникам удалось уговорить двух местных жителей идти с ними. С этими проводниками они карабкались по Ронскому леднику, по его зеленоватым, рассечённым трещинами глыбам, моренам и обвалам. Они скоро попали в полосу глубочайшего снега и с трудом продвигались в густом тумане. Солнце скрылось. Кругом было только великое ледяное молчание, кружение белых хлопьев... Когда они добрались до Готардского странноприимного дома, они могли похвалиться тем, что побороли усталость и страх. Гёте в тот же вечер послал госпоже фон Штейн торжествующее письмо: «Узел, который преграждал нам путь, мы рассекли, перерубили надвое». Отважная смелость для той эпохи и особенно времени года. Двенадцать лет спустя Вильгельм фон Гумбольдт[84], следуя по тому же маршруту, обогнул ледники Фурки.
Этот подвиг доставил поэту глубокую радость и укрепил его веру в свою необыкновенную судьбу. Как хорошо будет теперь в Веймаре после такого лечения вольным воздухом и испытания своих сил! Каким благотворным уроком послужило для него это путешествие, потребовавшее столько терпения и упорства! Он знал теперь — тайна победы в самоотречении, в мужестве, труде и чистоте. Не всё можно преодолеть натиском, бурным порывом. Истинным завоевателем может быть только мудрец.
Глава VII
БЕГСТВО В ИТАЛИЮ
«Тяжёлая вещь необходимость, — писал Гёте приятелю в 1781 году, — но, только подчиняясь необходимости, человек может выявить свою внутреннюю ценность. Вести же беспорядочную жизнь доступно каждому».
И в самом деле, вернувшись в Веймар, он подчиняется необходимости. Чтобы быть ближе к своей канцелярии, он из своего деревенского домика переезжает в обширный дом на Фрауенплане. Впоследствии благодаря щедрости Карла-Августа он приобретёт его в собственность. Это внушительное здание в два этажа, освещённое тремя десятками окон и очень удобное для коллекций и рисунков. Впрочем, он там бывает немного: почти весь день приходится проводить во дворце. Неблагодарная и бесплодная работа!
Это маленькое государство, входящее в Германский союз, едва ли насчитывает пятьдесят тысяч жителей, но его управление — одновременно и самостоятельное, и связанное с соседними государствами — невероятно сложно. Это государство состоит из четырёх отдельных областей: Веймарское герцогство, Иенская территория, Эйзенахское княжество и Франконские округа с их подразделениями. Эти округа вечно в контакте или конфликте с Пруссией или Саксонией. В такой стране, настолько же крохотной, насколько и разнородной, премьер-министру многое надо делать самому, входить в мельчайшие детали: ему приходится то изучать вопросы акциза, то составлять инструкции по выработке противопожарных мер, то устанавливать правила охоты и рыбной ловли, то назначать ревизии или набирать рекрутов, требуемых прусским королём. Идёт ли речь о городском водопроводе, об осушении болот или дренаже на лугах — обращаются к нему. Он заведует разработкой Ильменауских рудников и каменоломен, назначает актёров в труппу театра или профессоров в Иенский университет, организует сбор пошлин и налогов. Много бумаг и переписки... но разве это освобождает его от непосредственного участия в работе?
Покончив с просмотром дел, он собирает комиссии, принимает просителей или объезжает область. Случается ли где несчастье, катастрофа, Гёте первый прибывает к месту происшествия. В 1780 году в Гросс-Брембахе вспыхивает пожар; ветер относит пламя и дым к соседнему пруду, и крестьяне не решаются черпать из него воду. Тогда он вмешивается в толпу пожарных, сам наполняет ведра, ободряет всех и уходит с опалёнными бровями и обожжёнными ногами. В 1784 году внезапная оттепель вызывает в Иене ледоход и страшное наводнение. Гёте приезжает, живёт здесь пять дней и руководит спасательными отрядами. Довольный этим герцог пишет: «Гёте очень мужественно вёл себя во время катастрофы и принял самые решительные меры. Никто не погиб в наводнение».
Карл-Август, впрочем, далеко не всегда облегчает ему работу. Правда, он отдаёт должное его преданности и заслугам и жалует ему дворянство: доктор Гёте превращается в его превосходительство господина фон Гёте. Но после недолгой благотворной перемены, вызванной поездкой в Швейцарию, герцог вновь возвращается к легкомысленному и расточительному образу жизни. Министр не скупится на увещевания: порой из-за скандальных, беззастенчиво афишируемых связей Карла-Августа, порой из-за его расточительности или военного тщеславия. У герцога две главные слабости: он мечтает только о женщинах и солдатах. Ему нужны любовницы и хотя бы маленькая армия. Гёте борется шаг за шагом: уменьшает вопреки воле герцога наличный состав гарнизона с шестисот до трёхсот человек; возражает против требований Пруссии, вечно нуждающейся в новых рекрутских наборах. Конфликты то улаживаются, то возникают вновь. Поэт хочет внести порядок в государственные финансы: ему удаётся сократить расходы на двор, он борется с излишними тратами на роскошь, освобождает герцогский стол от всех нахлебников. Эта последняя мера возвращает обер-шталмейстера фон Штейна к семейному очагу...
Итак, конец милым встречам, задушевным беседам с любимой! Гёте как будто с лёгким сердцем жертвует своим покойным блаженством. Но ведь материнская нежность баронессы так его поддерживала, помогала ему нести все тяготы высокого служебного положения! Всё это верно, но в его душе только призрачный мир, смешанное чувство гордости и сожаления, боль вынужденного целомудрия. Он преодолел себя, заставил себя любить Шарлотту фон Штейн так, как она того хотела, но в сердце его глухое волнение, всегда готовое вспыхнуть, и достаточно малейшего пустяка, чтобы вновь разгорелось подавленное, но не погасшее пламя. «Моя любовь к тебе (она теперь позволяет ему говорить ей «ты») уже не страсть, — пишет он в июне 1783 года, — это болезнь». Скажем проще: Гёте чувствует себя несчастным. Он, правда, вырос внутренне, но исчерпал свои силы, и под вымученным покоем вновь бродят неугасшие страсти; вокруг его мучительного счастья вьются мрачные призраки. В 1784 году он в письме, написанном на французском языке, признается ей: «Мы так строго исполняем наш долг, милая Лотта, что в конце концов можно усомниться в нашей любви».
Скоро его сердце уже не в силах бороться с овладевшей им злой усталостью. Начиная с 1785 года в письмах Гёте проскальзывает какая-то нерешительность, скучающее равнодушие. Это начинает его тяготить неудовлетворённая страсть, и он маскируется сдержанностью и молчаливостью. В посвящении к своим «Тайнам» нс признается ли он любимой, что без неё был бы уже далеко и в другом месте искал бы счастья? Неужели его связь станет ему в тягость, свяжет ещё лишними цепями? Госпожа фон Штейн его воспитала, возвысила, дисциплинировала, вдохновляла. Но он хочет жить! Ах, кто же откроет двери его позолоченной тюрьмы, кто освободит его от бремени власти и оков целомудрия? Кто поможет ему стать вновь самим собой? Он прежде всего поэт, а что сделал за десять лет? Любовные стихи и оды на случай — и только. Он оглядывается кругом — его лучшие создания лежат здесь как неотделанные глыбы, в рассеянных отрывках, похожих на развалины: «Фауст», «Торквато Тассо», «Ифигения», «Вильгельм Мейстер». Нет, пора проснуться, пора стряхнуть с себя одним взмахом и груды дел, и цепи приличия!
84