Несмотря на некоторое разочарование, больной пребывал в отличном настроении: и эксперимент с набожностью, и химико-алхимические практики открывали перед ним новые миры – благочестие прекрасной души и естествознание с налетом мистики.
Естественным наукам Гёте оставался верен на протяжении всей своей жизни, а что касается набожности и душевной связи с христианской религией, то опыт 1769 года так и остался первым и последним.
Глава четвертая
Набожность и Кетхен поблекли. Страсбург. Эйфория. Дух места. Восхождение на башню Страсбургского собора как проверка на смелость. «О немецком зодчестве». Зальцман. Лерзе. Судьбоносная встреча с Гердером. Новые ценности: жизнь, творчество, индивидуальность, выразительность. Игра в карты с Гердером
В сентябре 1769 года Гёте посетил синод гернгутерской общины в соседнем Мариенборне. Ему эта встреча принесла только разочарование. Сектантский дух «тишайших сынов земли» отталкивает его. Как он год спустя напишет Клеттенберг, ему неприятно видеть, когда люди путают «свою блажь с делами господними». Он видит, что не стал здесь своим и не хочет им становиться. Эти набожные люди «так скучны в своем сердце», что его «живой характер»[174] не в силах этого выдержать, как признается он своей духовной наставнице. Кроме того, как уже было сказано выше, он не ощущает собственной греховности, поэтому его самые глубокие и проникновенные чувства снова направлены на мирские вещи, и тема подражания Христу исчезает даже из писем набожному Лангеру.
Кетхен Шёнкопф тоже постепенно исчезает из жизни Гёте. Этой ночью она явилась ему во сне, и только поэтому он решил ей написать, но просит ее не отвечать на его письмо. Воспоминания о ней почти стерлись из памяти и «столь мало тревожат душу, как если бы я думал о ком-то незнакомом»[175]. По всей видимости, это связано еще и с тем, что Кетхен к тому времени была уже помолвлена с юристом Кристианом Карлом Канне, которого Гёте сам в свое время познакомил с семейством Шёнкопф. В этом письме к Кетхен, написанном в конце 1769 года, он дает понять, что в скором времени собирается сменить место жительства.
Месяц спустя Гёте принимает решение отправиться в Страсбург. На этом настаивал отец, какое-то время сам проучившийся в Страсбургском университете. Вопреки собственному намерению никогда больше не писать Кетхен, Гёте тотчас же сообщает ей о своем решении. Страсбург должен стать для него дверью в большой мир – оттуда он отправится дальше, в Париж. А если ему суждено встретить там женщину и связать себя с ней узами брака, то вместе с семьей он поселится в родительском доме: «Я получу десять комнат с прекрасной обстановкой во франкфуртском вкусе <…>. У меня есть дом, у меня есть деньги. Чего еще желать? Женщины!»[176]
Восстановившийся после болезни и окрыленный надеждами, Гёте в начале апреля 1770 года приезжает в Страсбург и сначала снимает апартаменты в гостинице «У Святого Духа», а затем – квартиру на улице Альтер Фишмаркт. Друг матери, член гернгутерской общины советник Моритц дал ему с собой книгу для духовного чтения. Гёте открыл ее в день приезда в Страсбург и прочел слова из Библии, которые так сильно тронули его душу, что он тотчас же написал матери, которая будет помнить об этом даже тридцать лет спустя: «Распространи место шатра твоего, расширь покровы жилищ твоих; не стесняйся, пусти длиннее верви твои и утверди колья твои; ибо ты распространишься направо и налево»[177].
В этих словах Гёте видит подтверждение своих предчувствий грядущей силы и успеха – он тоже распространится, тоже выйдет из берегов. Он чувствует, как заполняет собой окружающее пространство. Это совсем другое чувство, нежели тогда в Лейпциге, где он первое время был робок и напуган. Своему очень бедному другу из Лейпцига, почти ослепшему от чтения богослову Иоганну Кристиану Лимпрехту Гёте посылает луидор, замечая, что сейчас у него «бодрости в избытке»[178] и он готов делиться ею с окружающими.
В таком настроении в письмах ему удаются пассажи, предвосхищающие стиль Вертера – широкие синтагмы, пытающиеся вместить все, что окружает автора. Вот как описывает он свои впечатления от прогулки по окрестностям Страсбурга в письме к подруге сестры Катарине Фабрициус: «Когда справа от себя я видел зеленое ущелье, и за ним в свете сумерек так жутко и тихо текла река, а слева с горы надо мной нависал тяжелый мрак букового леса, когда вокруг темных каменистых утесов сквозь кустарники тихо и таинственно пролетали птицы, тогда в душе моей воцарился покой»[179]. В «Страданиях юного Вертера» мы читаем: «Когда от милой моей долины поднимается пар <…>, а я <…> чувствую, как близок моему сердцу этот крошечный мирок, что снует между стебельками <…>, когда взор мой туманится и все вокруг меня и небо надо мной запечатлены в моей душе, точно образ возлюбленной»[180].