Решительно, без плана и предварительных набросков, он приступает к работе. В эти дни для него очень важна его сестра. До этого он так подробно рассказывал ей о своем замысле, что в конце концов терпение Корнелии лопнуло, «и она взмолилась: хватит растекаться в словах, пора уже закрепить на бумаге все, что так отчетливо представляется воображению»[274]. Итак, он начинает работать – стремительно и воодушевленно. По вечерам он читает ей написанное за день. Она не скупится на похвалы, но выражает сомнение в том, что брату хватит упорства. Сможет ли он закончить начатую пьесу? Эти сомнения еще больше его подстегивают. Теперь, продолжая работать над «Гёцем», он доказывает ей – и себе самому, – что способен на многое: «Итак, я прямиком шел к цели, не оглядываясь ни назад, ни вправо или влево, и через шесть недель уже с радостью держал в руках сброшюрованную рукопись»[275].
То, что он не оглядывался «ни назад, ни вправо или влево», означает, помимо усердной работы, еще и пренебрежение принятыми эстетическими правилами единства места, времени и действия. В пестрой, не столько драматической, сколько эпической череде сцен одно место действия сменяет другое: трактир, лес, замок Гёца, епископский дворец в Бамберге, военный лагерь, ратуша Гейльброна, Аугсбургский рейхстаг, цыганское кочевье, тайное судилище. Время не течет равномерно, а то торопится, то тянется, то движется скачками. Если сопоставить эти сцены с этапами жизни исторического Гёца, то получится, что описываемые события охватывают несколько десятилетий. Это видно и по Георгу, который по ходу пьесы вырастает из мальчика в молодого человека и оруженосца Гёца. Основное действие – противостояние Гёца и Вейслингена – переплетается с многочисленными побочными линиями, которые отчасти отображены в действии, а отчасти даны лишь в пересказе. Пока Гёте полагается на фантазию, давая ей простор в развитии отдельных линий и характеров и еще не заботясь о единстве целого. Вот почему у этой истории несколько смысловых центров, но отсутствует кульминация.
В отношениях между Гёцем и Вейслингеном можно насчитать целых три поворотных момента. В самом начале Гёц с верными ему людьми устраивает засаду и захватывает при дворе бамбергского епископа Адельберта фон Вейслингена – в прошлом друга юности, а теперь соперника при дворе. Гёц по-доброму обходится с пленным, старается завоевать его расположение и достигает в этом успеха. Вейслинген переходит на сторону Гёца и обручается с его сестрой Марией. Это первый поворотный момент. Вернувшись в Бамберг, он не может устоять перед чарами обольстительной красавицы Адельгейды – второй поворотный момент. Когда Гёц встает во главе восставших крестьян, то именно Вейслинген должен вынести ему смертный приговор. Уступив мольбам Марии, он этого не делает – и это третий поворотный момент, который, впрочем, уже мало что меняет в жизни Вейслингена, так как Адельгейда к тому моменту предпочла ему наследника престола и потому приказывает отравить Вейслингена. Она же выносит ему приговор: «От века ты один из тех несчастных, что не имеют сил ни для злых дел, ни для добрых»[276].
К самой Адельгейде этот упрек не относится. Она черпает силы в своих женских чарах, без зазрения совести используя их в своих политических и экономических целях. Эта красавица-вдова ловит мужчин на крючок. Сначала Вейслингена, потом его оруженосца Франца. Даже соратник Гёца Зикинген не может устоять перед ней, теряя голову на одну ночь: «ошибка, сделавшая меня богом»[277]. В финале Адельгейда оказывается перед тайным судилищем. Палач закалывает ее со словами: «Господь, такой красивой ты ее создал, отчего же ты не сделал ее еще и доброй?»[278]
При более внимательном рассмотрении можно заметить, что действие этой трагедии развивается за счет возникновения и разрыва любовных отношений. Сначала благодаря Марии Вейслинген возвращается к Гёцу. Но связь с Марией рвется, потому что Вейслинген подпадает под чары Адельгейды и переходит на ее сторону. Покинутая Мария пленяет Зикингена, но тоже ненадолго: после того как Адельгейда отвергает Вейслингена, ее следующей жертвой становится Зикинген. Проигравшая в этой любовной игре – Мария. Она не может удержать ни Вейслингена, ни Зикингена – они оставляют ее ради Адельгейды.
В том, что именно Марию, сестру Гёца, Гёте делает неудачницей в любви, есть, вероятно, особый смысл – ведь его собственная сестра, которая так сильно помогла ему в работе над пьесой, тоже неудачница в его глазах.
Позднее в своей биографии он рассуждает, почему Корнелия была физически столь малопривлекательна. Он упоминает, что «кожа ее редко оставалась чистой», что ее высокий, очень выпуклый лоб производил «неприятное впечатление» и что в целом «чувственность была вовсе чужда ей»[279]. Вероятно, по этим причинам ей не удалось пленить юношей, которые нравились ей самой. В этом заключалось ее несчастье, и оно тяготило ее тем больше, чем яснее она осознавала ценность своей личности. «Но как я могу стремиться к счастью, если во мне нет той привлекательности, что вызывает нежность?»[280] – пишет она в своем тайном дневнике. При этом брата она притягивала «как магнит». Их связывает тесная, доверительная дружба. Ей он доверяется и в период «развития физических и моральных сил». И, безусловно, само собой напрашивается часто высказываемое подозрение в том, что Гёте испытывал инцестуальное влечение к своей сестре, которая была младше его на один год, тем более что и сам он словно намекает на это: «Все интересы юных лет, все изумление юности перед лицом пробуждающихся чувственных порывов <…>, многие вытекающие отсюда ошибки и заблуждения мы с сестрою претерпевали и переносили вместе, тем менее способные вникнуть в эти удивительные состояния, что священная стыдливость близкого родства могучей преградой становилась между нами всякий раз, когда мы вдвоем пытались их себе уяснить»[281]. В то же время в этой ситуации неудивительно, что Гёте воспринимает сестру как бесполое существо: «Я должен чистосердечно признаться, – пишет он, – что иной раз, размышляя о ее участи, лишь с трудом мог себе представить ее супругой и хозяйкой дома, скорее уж аббатисой, главою избранной общины»[282].