Перестройка дома и в первую очередь просторная прихожая с парадной лестницей были предметом гордости отца, главным «произведением» человека, который за свою жизнь произвел не так уж много. Это его любимое детище сын задел во время спора в 1768 году, когда вернулся домой из Лейпцига. Отец выказал недовольство успехами сына в учебе, а тот в ответ раскритиковал архитектурные идеи отца. Расширенная прихожая и лестница занимают-де в доме чересчур много места, которое разумнее было бы использовать для увеличения комнат. Он злорадно напомнил отцу про стычку с квартировавшим в доме комендантом графом Тораном во время французской оккупации (1759–1761), произошедшую как раз в этой просторной прихожей, с появлением которой возникло и место для нежелательных встреч. Тогда патриотически настроенный отец, столкнувшись на лестнице с графом Тораном и узнав от него о победе французов над прусскими войсками, вместо слов поздравления лишь свирепо прорычал: «…я хотел бы, чтобы вас прогнали к чертям», за что едва не угодил в тюрьму.
Когда Гёте рассказывает про этот случай, позиция отца для него понятна, но его симпатии на стороне Торана, которого он описывает как благородного, вежливого, учтивого, а самое главное – любящего искусство человека. Торан открыл во Франкфурте французский театр и проследил за тем, чтобы мальчик мог беспрепятственно его посещать. Торан поддерживал и изобразительные искусства, он давал работу местным художникам, которые стали частыми гостями в доме на Хиршграбен. Мальчику было позволено присутствовать при их работе, и мастера нередко получали от него непрошеные советы. По всей видимости, Торан превосходно ладил с этим любопытным и рассудительным мальчишкой. Отец же, чей авторитет среди домашних был подорван самим присутствием расквартированных французов, был недоволен тем, что сын ходит за Тораном по пятам.
Как мы видим, отношения отца и сына не были безоблачными. Но при всем при том отец не жалел ни денег, ни времени на образование одаренного ребенка. Он нанимал домашних учителей, и в их обязанности входило не только требовать с сына знания обычной программы – латыни, Библии и так далее, но и помогать ему в освоении эстетических дисциплин: рисования, стихосложения, музыки. Он и сам занимался с сыном – главным образом историей города, правом и географией. «Мой отец был вообще склонен к преподаванию и, находясь не у дел, любил учить других тому, что сам узнал и усвоил»[15]. Вместе с сыном он читал свои воспоминания о путешествии в Италию и рано познакомил его со своей коллекцией книг и гравюр. Отец с радостью наблюдал за его литературными успехами и то, что казалось ему особенно удачным, сохранял, подшивая в особую папку. Так продолжалось и в последующие годы. Неслучайно для нового фамильного герба Иоганн Каспар выбрал изображение лиры – символ муз и изящных искусств.
Безусловно, ему хотелось, чтобы сын, как и он сам, стал юристом и, возможно, в своей учебе и карьере прошел бы те же этапы, что и он, – Лейпциг, Вецлар, Регенсбург, но при этом он уважал и его тягу к искусству. Во время адвокатской практики Гёте отец оплачивал для сына услуги писаря, чтобы у того оставалось время для чтения и сочинительства. Первые достижения сына на литературном поприще отец отмечал с великим удовольствием. Он хотел, чтобы сын повторил и его путешествие в Италию: «Мне предстояло идти по той же проторенной дороге, только дальше. Отец тем более ценил мои врожденные дарования, что ему недоставало их: он достиг того, что знал, лишь неимоверным прилежанием, упорством и зубрежкой. В юные мои годы и позднее он не раз говаривал, в шутку и всерьез, что с моими задатками вел бы себя иначе и попусту бы их не транжирил»[16].
Когда в 1773 году Гёте вместе с отцом работал в его адвокатской конторе, то и здесь привычная иерархия перевернулась с ног на голову: именно отец, как «человек замедленного восприятия и деятельности», выступал в роли «тайного рефендария», предоставляя акты на рассмотрение своему сыну, гениальному в быстроте понимания и решения в том числе и юридических дел. «…отец изучал дела, а когда мы сходились вместе, – пишет Гёте, – вкратце излагал мне суть таковых, я же столь быстро их довершал, что отец не мог на меня нарадоваться и однажды, не удержавшись, заметил, что, будь я ему чужой, он бы мне позавидовал»[17].