ВИКТОРЪ ГЮГО
Ганъ Исландецъ
РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ КНИГАХЪ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
— Вотъ до чего доводитъ любовь, сосѣдъ Ніэль! Бѣдняжка Гутъ Стерсенъ не лежала бы теперь на этой большой черной плитѣ, какъ морская звѣзда, забытая отливомъ на отмели, если-бы заботилась только о починкѣ челнока и ветхихъ сѣтей своего отца. Да утѣшитъ святой Усуфъ нашего стараго товарища въ постигшемъ его несчастіи!
— Да и женихъ ея, — подхватилъ чей-то пронзительный дрожащій голосъ: — этотъ красавецъ Жилль Стадтъ, не лежалъ-бы тутъ рядомъ съ ней, если бы вмѣсто того, чтобы волочиться за богатствомъ въ проклятыхъ рудникахъ Рерааса, онъ качалъ люльку маленькаго брата подъ закоптѣлой кровлей своей хижины.
— Э! Матушка Олли, твоя память старѣетъ вмѣстѣ съ тобою, — возразилъ сосѣдъ Ніэль, къ которому обращена была первая рѣчь. — У Жилля никогда не было брата и тѣмъ труднѣе бѣдной вдовѣ Стадтъ переносить свое горе. Хижина ея теперь совсѣмъ осиротѣла и взоры матери, ища утѣшенія въ небѣ, будутъ встрѣчать лишь ветхую кровлю, подъ которой виситъ опустѣлая люлька сына, въ цвѣтѣ лѣтъ простившагося съ жизнью.
— Несчастная мать! — вздохнула старая Олли:- а парень самъ виноватъ… зачѣмъ понесло его въ Рераасскія рудокопни?
— Право, — сказалъ Ніэль:- эти адскіе рудники берутъ съ насъ по человѣку за каждый аскалонъ мѣди. Не такъ-ли, кумъ Брааль?
— Рудокопы — это безумный народъ, — отвѣтилъ рыбакъ. — Чтобы жить, рыба не должна покидать воды, а человѣку не слѣдъ спускаться въ нѣдра земли.
— Но если работа въ рудникахъ нужна была Жиллю Стадту, чтобы сыграть свадьбу съ своей невѣстой? — замѣтилъ изъ толпы молодой парень.
— Э! — прервала его Олли:- развѣ можно подвергать жизнь свою опасности ради страсти, которая не стоитъ такой жертвы. Нечего сказать, славное брачное ложе доставилъ Жилль своей возлюбленной!
— Значитъ, молодая дѣвушка утопилась съ отчаянія, узнавъ о смерти своего жениха? — освѣдомился другой любопытный.
— Что за вздоръ! — грубо закричалъ какой-то солдатъ, расталкивая толпу. — Я хорошо знаю эту дѣвочку, она действительно была помолвлена съ молодымъ рудокопомъ, придавленнымъ обваломъ скалы въ шахтахъ Сторваадсгрубе, близъ Рераасса. Но она также была любовницей одного изъ моихъ товарищей, и когда третьяго дня она тайкомъ отправилась въ Мункгольмъ отпраздновать съ своимъ дружкомъ смерть жениха, лодка ея наткнулась на подводный камень и Гутъ утонула.
Смѣшанный шумъ голосовъ поднялся въ толпѣ. «Врешь, служба» кричали старухи; молодежь молчала, а сосѣдъ Ніэль ехидно напомнилъ рыбаку Браалю свое глубокомысленное изреченіе: «Вотъ до чего доводитъ любовь!» Солдатъ, не на шутку раздраженный сварливымъ бабьемъ уже послалъ ему названіе: «старыхъ вѣдьмъ кираготской пещеры», оскорбительный эпитетъ, съ которымъ трудно было безропотно примириться, какъ вдругъ повелительный грубый голосъ, закричавшій: «тише, тише, болтуны!» положилъ конецъ препирательствамъ.
Все смолкло, подобно тому какъ при крикѣ пѣтуха водворяется тишина въ средѣ раскудахтавшихся куръ.
Прежде чѣмъ продолжать нашъ разсказъ, не лишне будетъ описать мѣсто, гдѣ происходила вышеописанная сцена. Читатель, безъ сомнѣнія, уже догадался, что мы въ одномъ изъ тѣхъ зданій, которыя человѣколюбіе и общественное призрѣніе посвящаетъ для послѣдняго пріюта безвѣстныхъ труповъ, по большей части самоубійцъ, жизнь которыхъ не богата была красными днями.
Здѣсь безучастно толпятся любопытные, зѣваки холодные или сердобольные, но часто безутѣшные друзья и родные, которымъ долгая, невыносимая неизвѣстность оставила эту послѣднюю горькую надежду.
Въ эпоху давно минувшую, въ странѣ мало цивилизованной, куда мы переносимъ читателя, еще и не помышляли превращать эти убѣжища въ вычурно мрачные памятники, какъ то дѣлаютъ теперь наши столицы, блещущія золотомъ и грязью. Солнечные лучи не проникали туда и, скользя по артистически украшенному своду, не освѣщали ряда возвышеній, изголовья которыхъ готовятъ какъ бы для сна. Если отворялась дверь сторожки, взоръ, утомленный зрѣлищемъ голыхъ, изуродованныхъ труповъ, не могъ отдохнуть, какъ въ наше время, на изящной мебели и рѣзвящихся дѣтяхъ.
Смерть являлась здѣсь во всей своей отвратительной наготѣ, во всемъ ужасѣ: тогда не пытались еще украшать полуистлѣвшій скелетъ лентами и саваномъ.
Помѣщеніе, въ которомъ происходила вышеописанная сцена, было обширно, а парившая въ немъ темнота придавала ему еще болѣе фантастическіе размѣры. Дневной свѣтъ проникалъ туда лишь черезъ низенькую, четырехугольную дверь, ведшую къ Дронтгеймской пристани, да въ отверстие, вырубленное топоромъ въ потолкѣ, откуда, смотря по времени года, падали дождь, градъ или снѣгъ на трупы, расположенные какъ разъ противъ отверстія.