— А их?
— В этом лагере насчитал не меньше двух сотен. И они явно ждут подкрепления.
— У них все хорошо с тактикой, должен признать. Да и вооружение местами удивляет.
— Тоже заметил. Эти ублюдки каким-то образом закалили металл. Или создали какой-то новый сплав. Я не могу порвать их цепи и сети даже в боевой ипостаси.
Дальше разговаривать было тяжело, да и не о чем, если честно. Потому я просто постарался расслабить тело, дожидаясь, когда травмы регенерируют. Скорей всего полное исцеление займет пару дней, но мне хватит и нескольких часов, чтобы прийти в боеспособное состояние.
Раз прямо сейчас меня никто убивать не собирается, значит, можно и подождать. Заодно и послушать.
Закрыв глаза и усилив остальные органы чувств, пытался понять, что происходит вокруг. Итак, мы в каком-то лагере пустынников. По поводу двух сотен сомневаюсь, значит, тут не все собраны. Тем не менее, самое главное я услышал.
Вернее, как раз не услышал. Я не услышал ни одного знакомого голоса. Скорей всего на мой лагерь они не нападали, но отсутствие голосов еще ни о чем не говорит. И тем не менее, дышать стало немного легче.
Через полчаса к нам пришла первая делегация местных. Как и предыдущие, эти были замотаны в тряпье так, что только глаза виднелись. У многих даже руки замотаны тканью на манер бинтов.
Меня напоили грязной вонючей водой из такой же грязной пластиковой бутылки. Плевать, вода есть вода, а остальное отфильтруют наномашины. Пожрать не дали, да и не рискнул бы, если честно. Мясо жрать даже в Альтаире было опасно.
Пока пришедшие поили Харда, я разглядывал их фигуры. Сначала решил, что мне просто показалось, затем уверился, что зрение меня подводит. Но нет, проморгавшись, уставился на пустынника, который стоял рядом.
Под ворохом тряпья, где-то в районе спины, у него что-то там шевелилось. Как будто ползало под одеждой. И на ветер это не спишешь. Пригляделся ко второму, который стоял, опершись о заостренную арматуру. У этого тоже одежда шевелится, будто на плечах сидит… Что-то.
Сидит и пытается выбраться из-под вороха тряпья.
Когда они ушли, я принялся сосредоточено вслушиваться в разговоры. Говорили они тихо, чаще шептались, склонившись друг к другу. Так что слов разобрать было почти невозможно. Из обрывков фраз, я понял, что все ждут какого-то Прозревшего.
По крайней мере, именно это слово чаще всего удавалось вычленить в разговорах. И оно мне совсем не нравилось.
Прозревший прибыл в лагерь лишь к вечеру, судя по возбужденным перешёптываниям. И правда, с севера к нам подходила большая процессия, человек пятьдесят, не меньше. С моего места их было довольно неплохо видно, наши столбы располагались как раз на окраине лагеря.
Получается, радиация действительно спала? На севере можно жить? Раньше считалось, что дальше Канопуса людям хода нет. Буквально километров двадцать еще — и дозиметры совсем с ума сходят.
А эти явно не из-за ближайшего холма пришли. Да и холмов тут нет. Значит, прибыли откуда-то издалека.
Первое, что я услышал, когда делегация пришла в лагерь — это громкий возглас.
— Это истина? Двое кандидатов были найдены?
— Слава Матери, наступают светлые времена. Они слепы, потому опасны. Мы держим их под стражей. Еще пятеро слепцов, что указали на них, ожидают своей награды. Я имел смелость сообщить, что вы лично наградите их.
— Не переживай, ты все сделал верно. Я чувствую, что Мать гордится своим отпрыском, она довольна тобой.
— Слава Матери, — облегченно и радостно произнес второй голос.
Тот, который пришел в лагерь, говорил странно, гортанно и с хрипотцой. Будто ему было тяжело разговаривать в принципе. И вскоре обладатель этого голоса пришел и к нам.
— Слава Матери, это правда. Уважаемый мэр, — кивнул говоривший Харду, а затем повернулся ко мне. — А вот тебя я не знаю.
Это был старик. Хотя лицо и глаза не выглядели дряхлыми, но вот борода до середины груди была полностью седой. Старик, как и остальные, был замотан в кучу пожелтевшего на солнце тряпья, но лицо было открыто полностью. Из-под капюшона выбивались пряди таких же седых волос, но вот взгляд был цепким, живым.
Ладоней старика я не видел, они полностью скрывались под тряпьем, но одежда постоянно шевелилась, будто бы он постоянно хаотично водил руками.
— Кто ты, печальный слепец? — спросил старик, наклоняясь чуть ближе. — И откуда ты взялся? Мои братья говорят, что ты один из тех бедолаг, изуродованных вашими учеными. Черный Дьявол. Химера. Это правда?
— Сними с меня эти побрякушки и посмотри, — прохрипел я, смотря в глаза старика.
— Ты болен, бедолага. Твои собратья отравили твою плоть, сделав из нее богомерзкое вместилище для чистой и светлой души. Но не переживай, Мать тебя любит. Они милостива, она примет тебя и дарует исцеления. Мы очистим твою плоть и освободим бренную душу, направим ее к свету.
— Старик, — прервал я его. — Моя душа, если она есть, точно ни чистая, ни светлая, уж поверь. Мамаше своей передай, чтобы других лечила. Не трогали бы вы старую усталую восьмерку. Не надо вам этого, поверь.
— Ты заплутал во тьме, — печально улыбнулся старик, глядя на меня с улыбкой. — Не переживай, скоро твои страдания закончатся. Скоро ты встретишься с Матерью, и вы воссоединитесь вновь.
С этими словами он ушел, а в лагере начался какой-то переполох. Все бродили, перешептывались и словно к чему-то готовились.
— Что за бред он нес? — спросил я Харда.
— Я его впервые вижу, как и ты. Но ничего хорошего точно. Я так понимаю, очищать нашу плоть и освобождать душу они будут гастрономическим путем.
— Я часто сталкивался с каннибалами, Хард, — произнес я. — Они делятся на два типа. Первый — это те, у кого не осталось другого выхода. Либо ты жрешь соседа по ночлежке, либо грязь под ногами. Обычно они держатся около трех дней без еды. Если кислотные дожди льют, то дней пять. Потом начинают звереть. Стоит одному ублюдку поджарить чье-то бедро, как запах расползается по трущобам. Получается своеобразный триггер, и голодной орде срывает крышу. Это как лавина, такое не остановить. Стабильно раз в две недели происходит ночь барбекю. В такие ночи даже Иные не высовываются из катакомб наружу.
— А второй тип? — глухо спросил мэр.
— Не знаю, как их обозвать. Вроде бы и не психи они, но просто любят есть человечину. Чаще всего это те, кто высоко поднялся в трущобах. Строят из себя гурманов, эстетов. Всегда чистенькие, руки мытые, одежда приглажена. И едят людей они исключительно вилками. Да, надавишь на таких чуть сильней — дерьмо из всех щелей хлестать начнет. Поганые твари.
— И к чему ты это?
— Они не похожи, ни на тех, ни на других.
— Может быть когда регулярно питаешься только мясом…
— Не в этом дело. Никто не жрет человечину ради того, чтобы жрать человечину. Тут всегда идет удовлетворение потребностей. Либо низших, вроде голода и выживания. Либо высших, вроде чувства собственного превосходства над другими. Нет, эти не такие. Тут что-то другое. Они фанатики, это какая-то секта. Может они и жрут людей, но скорее мимоходом, мясо и мясо.
— Сектантов ты тоже видел, надо полагать?
— Куда же без них. Это ведь тоже власть, дарующая чувство превосходства. А в восьмом секторе правит страх. Страх — это хороший инструмент для управления и внушения. Любую чушь можно нести, главное делать это громко и уверенно. И тогда найдется своя паства.
— И часто у вас там… Такое?
— Да каждую неделю, — пожал я плечами. — Максимум две. Сначала нажрутся человечины в ночь барбекю, а наутро с ума сходят от безумия. А великие пророки уже тут как тут. Глаголют истину, ибо было им видение светлого будущего. Где все будут сыты и счастливы, но потом. А чтобы там оказаться, то надо просто привести всех баб пророку, да покрасивше чтоб были. Ведь чем красивее баба, тем светлее будущее. Ну и жратвы побольше, да выпивки. Если еще эфирной наркоты приволочь, то будущее совсем осветлеет и наступит вот-вот прям скоро. А пока не наступило — всем молиться. А как помолятся, пусть тащат новых баб, а то будущее мрачнеть начало что-то…