— Наши «понятия» — скривился Босяк. — Это как правила джентельменского клуба, игроков в покер или, на худой конец, держателей борделя. Мы обязаны их придерживаться, чтобы оставаться теми, кто мы есть. Конечно, многие понятия во многих мирах расходятся, поэтому соблюдаются только основы-основ.
— О, дай-ка вспомню, — решил съязвить. — Что-то вроде извечного постулата «Не верь. Не бойся. Не проси»?
— Что-то вроде, — Босяк неопределённо помахал рукой, мол: «всё одно не поймёшь» и на этом замолчал.
Остаток пути до крыла охраны прошёл в молчании.
Крыло при этом выглядело так, словно там сначала устроили филиал мясницкой, потом разогнали мясников чем-то явно крупнокалиберным, а в конце устроили поистине легендарную вечеринку в Улье, забыв прибраться за собой на следующее утро.
— И это святая-святых вашего стаба? — всё ещё не веря своим глазам, переспросил, осматриваясь повторно.
— Да, — гордо ответил Босяк. — Единственное не тронутое с самого начала место, не обустроенное, только зачищенное от остатков заражённых первой группой иммунных.
Они, как гласит легенда, поняли, что хоть и попали в самую жопу, но в этой жопе увидели возможности! Побег Седой, как волевой лидер, отмёл сразу. Провианта на не обратившихся оставалось много, очень много, если учесть, что эта тюрьма изначально была рассчитана на пять тысяч человек плюс три десятка охранников. Поэтому оставалось только раздобыть оружие у обратившейся охраны, зачистить нечисть и начать обустраиваться на месте.
К счастью, большинство заключённых сидело в своих камерах в момент переноса, а группу с этого блока, в коей состоял и бессменный, почти что бессмертный, лидер стаба, вывели на прогулку во двор. Где их и настиг резкий кислотный запах. Суматоха, большинство без сознания, — Босяк явно вошёл в раж и рассказывал так, словно сам являлся участником тех событий. — Иные уже грызут соседей по камерам и своих надзирателей, часть из которых сама не прочь откусить лакомый кусочек человеческой плоти.
Как они тогда отбились, да и зачистили тюрьму потом — известно только Улью. Только вышел Седой в большой мир Стикса уже седым, — сказаны эти слова были с большой грустью, Босяк вздохнул и дал понять, что закончил рассказ.
Проникнувшись историей, даже на секунду забыл, что пришли мы сюда не за тем, чтобы я послушал очередную часть истории стаба. Причём, судя по царившему вокруг бардаку, весьма правдивую часть.
Так и стояли мы вдвоём посреди коридора, впитавшего этот металлический запах крови, сохранившего множество следов произошедшей тут когда-то битвы.
«Босяк как-то обмолвился, что Седой в Стиксе не первый век. Что-то мне подсказывает: это — не просто легенда, а суровая быль, надломившая одних и закалившая других. И если человек не просто сумел выжить в бойне, а удержать свою власть и после, в мирное время, то это достойно не только уважения, подчинения и страха, но чего-то большего», — переварив услышанное, как-то по-другому стал смотреть на ментанта.
— Хорошая история, а глядя на этот бардак, понимаешь, что ещё и правдивая. Но, разве Улей не должен эм, как бы это правильно сказать? «Омолаживать» своих подопечных?
— У людей, проживших тут всяко больше, чем мы просуществовали, есть несколько версий того, как вообще процесс омолаживания и старения в Улье происходит.
По первой версии всякий живой организм, коему не повезло оказаться иммунным, откатывается нашим споровым мешком, про который я тебе в самом начале твоего пребывания здесь говорил, до самых пиковых значений. Ты наверняка отмечал то, что, раз за разом, после пробуждения как бы сильно ты не изматывался перед сном, чувствуешь себя даже чуть лучше, чем вчера. Это и есть результат работы наших спор. Но есть и другая сторона монеты, которую ты, несомненно, тоже ощутил на себе — ломка или, по-научному, споровое голодание — банальная нехватка топлива для начала восстановления повреждений и, в особо запущенных случаях, жизнедеятельности, — Босяк взял небольшую паузу, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями
Вторая же версия, — продолжил он, — является не столько полноценной, сколько надстройкой для основной теории первой. И по ней человек сам способен выбирать свой внешний вид после определённых событий, ставить психологические блоки, так сказать. Вот напал на тебя первый в жизни рубер, оставил отметину, а ты, как бы, говоришь себе: «Нехилая отметина! Память останется», — а на следующее утро встаёшь, чувствуешь, что всё зажило, кроме шрама, он просто зарубцевался, и понимаешь, осознаёшь, что своим обликом управлять можешь. Но это всё больше бредни Детей Стикса или иных припизданутых на бошку.