Но это было потом. Сперва мне пришлось смириться — это было неизбежно, когда каждое утро я просыпался, и у меня тоскливо сосало под ложечкой. Как будто все сны, которых я не помнил, втихомолку заканчивались плохо, и только Люси могла изменить этот финал. Но тогда Люси означала выкуривание сигареты.
Слишком уж часто она вставала, откидывала волосы и грозилась уйти в соседнюю комнату.
— Почему?
— Джулиан может спокойно смотреть, как я курю.
— Подожди.
— Что тебе еще?
— Приходи на обед.
— Куда?
— Сюда. В понедельник, нет, во вторник.
— Грегори, мое терпение вот-вот лопнет. Скоро я просто брошу.
— Хорошие новости.
— Ты понимаешь, что я имею в виду. Брошу тебя. Я перепробовала все и даже не верю, что нравлюсь тебе.
— Ты знаешь, что нравишься.
— Так докажи.
— Если согласишься на обед — докажу.
— И сделаешь что?
— Ты знаешь что. Обещаю. Это будет особенный день.
Она закурила и улыбнулась.
— Пожалуйста, Люси.
— Мне приодеться? Мы ведь оба понимаем, что это значит.
Чем чаще я ездил в трущобы, тем сильнее менялось мое мнение о Тео. Его подход был систематичен и точен — полная противоположность его волосам. Я пришел к выводу: он не до конца уверен, что поступает правильно.
Он никогда не выдавал сигареты автоматически. Как-то раз к нам пришел тощий юноша в гэдээровской военной куртке и со светлыми дредами. На конкурсе плохих зубов он немногим уступил бы Тео. Он не стал садиться, его голова подергивалась, вспоминая годы, проведенные в наушниках плеера. А может, он просто обдолбался.
— Вы тут, говорят, сигареты раздаете?
Тео сказал, что он врач.
— Типа как угнетенным.
— Я управляю консультационной клиникой.
— А последней тетке отвалили 200 “Раффлз”. Сам видел.
— Расскажите, как вы начали курить.
— Да путешествую я. Не откажусь от пачки-другой.
— Вы любите путешествовать?
— Ну да. А что, больше вы мне ничего не скажете?
— Извините.
— Пару сотенок было бы в самый раз.
— Вообще-то обычно я довольно терпелив. Извини.
В другой раз один парнишка заявил нам, что мать послала его принести пачку “Эмбасси Лигалз”. Судя по физиономии, парнишка налегал на яблоки и молоко. У него были веснушки и твердый нахальный взгляд, который у взрослых превращается в непроходимую тупость. Тео попросил его сесть и развернул снимок больного легкого. Когда до парнишки дошло, что это такое, глаза его округлились, он вскочил и отпрянул к двери. Он не сводил глаз со снимка. Он сказал:
— Я вам не верю.
— Верь.
— Да это просто жвачка.
Затем он кинулся через приемную, оставив дверь нараспашку, так что мы слышали топот его кроссовок в коридоре.
— Вот она, нынешняя молодежь, — покачал головой Тео.
Она разделась. Раздевшись, устроилась на пуфике. Я помню ее косточки.
Наступил вторник. Я вытащил стол на середину комнаты и застелил его запасным синим покрывалом. Купил пару красных свечей и воткнул их в комья мастики для лепки. Сходил в соседнюю комнату одолжить у Джулиана кресло на колесиках. Я сильно нервничал.
— Для соблазнения нужна горячая пища, — сказал Джулиан.
Он думал, что все знает лучше всех. Я собирался подать Люси три блюда, все холодные, чтобы, пока она со мной, мне ни разу не пришлось выходить из комнаты. Еще Джулиан заявил, что я выбрал вино не того цвета.
— Мог бы сводить ее в индийский ресторан, — сказал он.
Люси как-то сказала, что мне не стоит беспокоиться из-за Джулиана, потому что она ему не нравится. Но любой может передумать, и не исключено, считал я, что он ревнует и скрывать это ему все труднее, — еще одна тревога к тому грузу, что давил у меня в груди, и я все медлил у двери Джулиана, сжимая в руках кресло. Я спросил его, нравлюсь ли я Люси. Ну то есть — на самом деле.
— Разумеется, нравишься.
— Откуда ты знаешь?
— Она мне сама сказала.
— Неужели?
— Сказала, ты нравишься ей за правильность.
— Правильность?
— За нормальность.
— Я не нормальный.
— Ты почти не пьешь. Не куришь.
— Прямо так и сказала?
— С чего бы мне врать?
— Ты говорил, все курильщики врут.
— Я врал.
Ковбой из рекламы “Мальборо” никогда не вел подобных разговоров. Он был нетороплив, невозмутим, несовременен. Именно таким я стану завтра, думал я.
За несколько месяцев до своей смерти Тео подарил растение Эмми Гастон, дочери Уолтера. Сегодня Уолтер принес растение обратно, на вид оно не слишком здорово. Около метра в высоту, но широкие листья, кажется, оплакивают самих себя, распуская нюни пред лицом смерти. Цветов на нем нет. Тео сказал Эмми, что появятся белые цветы.