Выбрать главу

Кашель стих, и она вцепилась в меня, стиснув в пальцах фильтр. Она тяжело дышала, ее всю трясло.

— Что? — спросил я. — ЧТО?

— САМОПРОИЗВОЛЬНЫЙ ВЫКИДЫШ!

Она рванула сарафан, и одна пуговица отлетела прямо в магнитофон. Она вцепилась в живот, дергая сарафан, майку, свое нутро, в своего младенца, в своего собственного младенца, выплескивая на меня бесконечный поток красных внутренностей, умоляя меня спасти ее недоношенного младенца.

В высокой траве на берегу пруда что-то шевелилось. Оно пыталось высвободиться или спрятаться. Тео отвел в сторону пук травы: что-то коричневое, живое, вроде коричневых утиных перьев. Оно пыталось убежать.

Тео сильнее раздвинул траву, и на свет, помаргивая, выбралось полуслепое существо. Котенок: шерстка свалялась от сырости, маленькие, окаймленные красным глазки слабы, толком еще не открылись.

Тео взял его на руки. У котенка не было сил сопротивляться, вместо этого он уткнул мордочку в лацканы белого халата.

— Нет, — сказал Тео, — я не ставлю опытов над животными. Я занимаюсь исключительно ботаникой и естествознанием.

Она так хохотала, что не заметила, как я подобрал еще тлевшую сигарету, прожигавшую дыру в пластиковой обложке одного из медицинских учебников Джулиана Карра. Я затушил ее в металлической корзине для бумаг. Люси так хохотала и каталась по полу, что майка под сарафаном слегка задралась, и я разглядел верх ее трусиков через дыру между пуговицами сарафана. Она так хохотала, что я разглядел ее пупок, прелестно вдавленный на слегка впалом, ничуть не беременном, заново обозначившемся животе, который опадал и вздымался от хохота.

Один за другим я подобрал красные нейлоновые носки для регби, запихнутые внутрь пары шерстяных колготок, и тупо сжал их в руках.

Уолтер говорит:

— Но это ведь не одно и то же?

Но я не хочу говорить о Тео. Спрашиваю у Уолтера, как поживает его дочь.

— Как всегда, — говорит он. — Вечно занята. Вступила в новый спортивный клуб.

Затем он спрашивает, чем я занимаюсь, и я гадаю, забыл ли он, что задавал мне этот вопрос раньше, или спрашивает, чтобы просто сказать что-нибудь. Он выбивает остатки табака из трубки.

Я опять говорю ему, что пытаюсь не давать рукам роздых, но это не совсем правда.

Когда мне было семь и я ходил в третий класс, мисс Брайант преподавала нам искусство сочинения. Ежедневно после пятого урока мисс Брайант выкуривала одну сигарету “Эмбасси Ригал”. Она выходила за ворота и пряталась за высокой стеной, где, думала она, ее никто не видит. Меня преследует смутное, но неотвязное воспоминание, будто на уроках мисс Брайант говорила нам, что рассказчик не может умереть. Ведь если рассказчик умирает в конце истории, как он ее расскажет?

Это вторая причина, по которой я пишу, причина, о которой я не сообщаю Уолтеру. Надеюсь, мисс Брайант права, и рассказчик не может умереть.

День

3

Доктор Уильям Барклай (зови меня Тео, меня все так зовут) жил в квартире с двумя спальнями над закусочной, принадлежавшей огромной кубинке по имени Лилли. Будь у меня тогда столько денег, сколько есть сейчас (а нынешних моих денег было не избежать уже тогда), я съехал бы в течение недели.

Изо дня в день он всучивал мне вещи. Придя из лаборатории вечером, отдавал мне пластинки, журналы и старый свитер всех цветов радуги, который сам больше не носил. Он отдал мне паззл без коробки, где отсутствовал кусочек неба. Тео сказал, что кусочек сожрал Гемоглобин. Каждый вечер он отдавал мне дневную газету.

— Неужели ты не хочешь знать, что творится в мире?

— Нет.

Если ему нечего было мне отдать, он расписывал какое-нибудь невероятное блюдо, которое собирался для нас приготовить, где все составляющие закодированы цветом или начинаются с буквы Т. Я говорил — нет-нет, пожалуйста, не надо.

— Да, ты прав, глупая мысль. Впрочем, не очень-то мне хочется готовить.

А когда я закрывал дверь, он вскакивал, подпрыгивал, улыбался не разжимая губ, чтобы скрыть плохие зубы, и вскоре Лилли приносила наверх большую порцию жареного картофеля или что-нибудь еще, в зависимости от пляски. Только теперь заказ всегда был на двоих, и я чувствовал, что должен есть, потому что Тео потрудился заказать и оплатить еду.

В этой слабости виноваты мои родители.

— Прости, — сказала Люси. — Я думала, ты знал, что это маскарадный костюм.

Скрестив руки, я стоял в дверях и смотрел, как она вытирает ладони о футболку и выцветшие джинсы. В кармане отчетливо вырисовывалась пачка сигарет.