Отражается в окне на фоне летящей зелени, поправляет темные очки, постукивает по зубам, курит, переворачивает страницу, время от времени покашливает.
Конечно, поскольку на какой-никакой выбор я еще способен, я могу сойти с поезда на любой станции до Гамбурга. Могу прийти в себя в отдаленном санатории (“пожалуйста, не курите”), а потом вернуться освеженным и с нетронутыми легкими в Париж, а оттуда, возможно, в Англию. Могу найти Люси Хинтон и оценить шансы жить с ней долго и счастливо.
Кончиком языка трогает верхнюю губу. Я могу стрельнуть у нее сигарету.
Я понял, что, видимо, простил Джулиана. Я представил, как он расхаживает по лаборатории взад-вперед между горящими бунзеновскими горелками и пенящимися пробирками вне себя от гипотетической невозможности найти своего мистера Икс. Уверен, он меня узнает. Я доверял его письмам и трудностям, которые он на себя взвалил, и хотел верить, что это делает его моим другом. Он писал так часто, что я не верил в пари между ним и Люси. На самом деле Люси действительно любила меня, это правда. Она бросила меня, потому что я не сдержал обещания выкурить сигарету. Это исключительно моя вина, и я должен умереть.
Ерзает на сиденье, устраивает свои косточки. Какой я кретин, что такое подумал. Ее косточки не шли ни в какое сравнение с косточками Люси. И с косточками Джинни. Позвоночник Джинни изгибался перед моей дверью, Джинни рыдала. Я кретин и должен умереть. Именно поэтому накануне ночью я выкурил затхлую “Бьюкэнен Сенчури”, некогда принадлежавшую моему доброму другу Джулиану Карру.
Джинни сдалась, в последний раз стукнула кулачками в дверь и ушла домой. Я лежал на кровати с незажженной сигаретой во рту и упаковкой спичек в руке. Пялился на стену. Глубоко задумался о сердечной боли Джинни, не имевшей ничего общего с сигаретами. Исследовал собственную жестокость. Наконец без особых сложностей решил, что и впрямь должен умереть.
Поэтому я зажег спичку, но не в сложенных лодочкой ладонях и не как Хамфри Богарт. Посмотрел, как язычок пламени ползет к пальцам. Я мог найти оправдание. Мог свалить все на дядю Грегори и его мощное обаяние, впечатлившее мой юный ум притягательностью жизни, полной приключений, трудностей и табака. Или на основании единственного кое-как подслушанного разговора считать, что дядя Грегори тайно был моим настоящим отцом, это кровосмешение напортачило в моих генах и оттого я не способен к доброте. Или можно все свалить на родителей, на их отказ купить мне шикарный скейт, или приличный магнитофон, или самокат с моторчиком, — на родителей, не давших мне никакого повода бунтовать, кроме их добропорядочности.
Пальцы обожгло. Я бросил спичку на пол и подождал. Ничего не загорелось.
Я зажег вторую спичку и посмотрел, как она горит. Я сам виноват — я думал, что прибыл в Париж свободным человеком. Я считал, что я центр вселенной, что моя судьба — спасать прекрасных женщин и жить вечно. Будь у меня удача, время и подмога в виде денег дяди Грегори, я бы доковылял до всего, чего хотел, просто ковыляя вперед. Разочарование было неизбежно.
Я бросил вторую спичку. Пожара не случилось.
Моя мать всегда была права. Всегда чего-то не хватает, я должен научиться принимать разочарование, как и все. Я ничем от них не отличаюсь, и не стоило мне смеяться над ее восклицательными знаками. Она ставила их, потому что говорила важные вещи и учила нерадивого ученика. Она всего лишь хотела, чтобы я обратил внимание, но я этого не сделал. Я должен умереть.
Я зажег третью спичку и поднес ее к кончику сигареты. Подумал о дяде Грегори в Аделаиде, обезьянах в исследовательских лабораториях и ковбоях в пустыне с кислородом в переметных сумах. Подумал о 20 % всех смертей в Англии, болезни Бюргера, бензопирене, коронарном склерозе, неэффективности фильтров и обо всех угрожающих заголовках, что присылала мать. Я выискивал любое надежное доказательство того, что сигарета Джулиана убьет меня наверняка.
Я закурил и глубоко затянулся: вкус был мерзостный, и я не сомневался, что он смертелен. Я опять затянулся, хотя каждый раз подносить сигарету к губам было все равно что держать в руках блевотину. Я докурил, но остался жив. Я бросил окурок на пол. Ничего не загорелось.
Ничего не произошло. Я выкурил сигарету Джулиана, и она не оказалась смертельной. Лишь большое разочарование, как и все остальное, как меня предостерегала мать. Сигарета Джулиана не содержала никакого специального послания, никакой особенной морали, а моя жизнь была не более хрупкой, чем любая другая. Я не был центром вселенной, все предсказуемо, обычно, неинтересно.