— Давно. То есть нет. Не помню. Это неинтересно.
Моря почти не было видно. Справа и слева нависали под углом огромные стволы сосен, уходящие в белую мглу.
— Они когда-нибудь полетят, — сказала Ильма.
— Почему ты так думаешь?
— Они приготовились.
Встала лицом к парапету посередине беседки, на границе снега. Наклонилась вперед, как всегда, как сосны.
— Тоже готовишься полететь?
— Нет, — она не обернулась. — Людям нельзя. Это неправильно, но так есть, и я должна. С некоторыми неправильными вещами приходится соглашаться.
— Это точно. А деревьям разве можно?
— Но они же не люди.
Олег подошел ближе, встал рядом с ней и тоже подался вперед. Ее профиль вился тонкой линией между опушкой шапочки и поднятым воротником шубки. Совсем маленьким кусочек лица с голубоватым изгибом века и темной черточкой ресницы. Едва достает мне до плеча — а издали кажется высокой. Так странно говорит. Так удивительно ложится на мою жизнь — не элемент, не кусочек, не паззл, а что-то вроде оттеночного фильтра в графической программе, вуали, наброшенной на картину. Хорошо, что я здесь.
— Хочешь спрятать ветер? — спросила Ильма. — Смотри.
И присела на корточки — словно сложилась, уменьшилась одним мимолетным движением. Олег улыбнулся и присел тоже. Ветер действительно исчез. Остались только падающие сверху снежинки, медленные, кружащиеся.
— И часто ты его прячешь?
— Да. Я люблю ветер, но он надоедает.
Получается, когда я не вижу ее в окно, это еще ни о чем не говорит, подумал Олег. Она может все равно быть здесь, уменьшенная, невидимая. Теперь у меня есть право представлять, будто она здесь всегда. Постоянный, неснимаемый жизненный фильтр.
— И еще неудобно, если книга, — добавила Ильма. — Перелистывает страницы, и потом трудно найти.
— Ты читаешь книги?
Удивленно раскрыла глаза:
— Конечно.
— Бумажные книги? Где ты их берешь?
Пожала плечами:
— Не знаю. Они есть.
— В санатории?
Она не ответила — без малейшей тяжести в воздухе, словно не отвечать на прямой вопрос было так же логично и естественно, как и ответить. Сидела на корточках, свесив с колен руки в перчатках, слишком тонких на вид для такого холода и снега. Ей пора домой, то есть в номер, в палату, или где она там живет. Не позволять же ребенку простудиться только потому, что мне с ней так хорошо.
Поднялся навстречу метели; поборол малодушное желание снова сесть, спрятаться, свернуться в комочек. Протянул руку Ильме:
— Пошли, я тебя провожу.
Вскинула темные глаза:
— Зачем?
— Как зачем? Ты совсем замерзнешь.
— Да, — она встала тем же мгновенным движением. — Людям нужно тепло, я помню. Но зачем — чтобы ты провожал?
Тоже правда, признал Олег. Со своей странной логикой, детской спонтанностью и сумбуром, она почему-то все время оказывается права. Сколько я ее знаю.
Давно?..
Ильмы уже не было, только следы на снегу. Олег попробовал ближайший отпечаток обратным концом лыжной палки: она ушла в снег глубоко, сантиметров, наверное, на сорок-пятьдесят. Когда он кончил пристегивать крепления, это отверстие еще виднелось плавной ложбинкой, — а следы пропали, как будто, кроме него самого, никого здесь и не было.
Ну уж я-то сюда еще приду. Я буду часто сюда приходить.
(за скобками)
За соседним столиком сидели парень с девушкой. Взяли кофе, но не пили, а разговаривали взахлеб, держась за руки. Им было хорошо.
А Оксана до сих пор не пришла.
Она никогда настолько не опаздывала.
Было темно и дымно, а раньше здесь не разрешали курить, жалко, придется искать другое хорошее место. Женька в сто двадцать пятый раз посмотрел на часы. Нет, мало ли что, надо еще подождать. Не может она не прийти.
— Вы разрешите?
— Занято, — не глядя, бросил он.
Ваша девушка просила передать, у нее сегодня не получится, — сказал голос. — Очень переживала, что не смогла предупредить вас заранее.
— Вы знаете Оксану?
Женька вскинул глаза. Мужчина улыбался; в дымном полумраке было трудно разглядеть его как следует. Отодвинул стул напротив и повторил:
— Вы разрешите?
Подрулила официантка. Вопросительно глянув на Женьку и приняв, по-видимому, его молчание за согласие, незнакомец заказал два эспрессо. И надо было перебить, отказаться, сделать заказ самому, тем более что эспрессо он терпеть не мог — но Женька протормозил, решая, кем этот дядя может приходиться Оксане. Для отца, пожалуй, молодой. Старший брат? — но брат у нее как раз младший. Сосед, знакомый, друг?..