— Марись! Что такое? Чего ты плачешь?
А она все плачет.
— Чего ты плачешь?! Твои слезы, как камни для меня… Скажи! Отчего ты со мной такая? В чем виноват я перед тобою? Чем я тебя обидел? Марись!
— Эх… ни в чем ты не виноват, ничем ты меня не обидел… Только зачем ты, зачем на струнах заиграл…
— Да ведь я не раз тебе играл, и ты не плакала, — говорит Ясек.
— Не надо было… теперь… — говорит Марися. Задумался Ясек… Думал минуту, потом бросил скрипку на землю, ногой толкнул. Берет руки Мариси, целует.
— Прости! — говорит.
— Не в чем… Чем ты виноват?.. Ничем, — отвечает она.
— За что ж ты сердилась на меня?
— Не сердилась я… нет… не понять тебе того никогда… никогда.
— Не сердилась?! — кричит Ясек, поднимая на нее глаза.
— Нет… только сердце у меня наболело…
У Яська слезы стали навертываться на глаза, но он удержал их.
— Отчего у тебя сердце наболело? — спрашивает.
— Если бы знал ты… Болело оно у меня, болело, да тихо, а теперь громко заболело…
— Из-за меня?
А у Мариси снова слезы брызнули из глаз. Видно, себя уже не помня, стала причитать она, рыдая…
— И любила я его, любила…
И шатается, словно вот-вот упадет. Едва о стену успела опереться, да Ясек ее поддержал.
— Это он так пел… когда коней пас… Я его спрашивала, а Зоська Чаювна знала, что… И любила я его, любила…
Больше не могла говорить она, затихла… А Ясек целует ей руки, колени. Тихо стало в шалаше, только синий огонек на костре пляшет.
— Не хотел он меня, — говорит Марися, помолчав. — Взял Зоську Чаювну, женился. Ничего я ему не говорила, да знал он, что я гибну… Эх, когда их венчать вели… в Хохоловский костел… когда их вели…
— Марись…
— Стой… пройдет… Вели их… А я стояла в сторонке… Когда им ксендз руки соединял…
— Марись…
— Стой… Взял их руки, кольца обменял, повенчал, клятву взял… и он уж стал ее… Вышел он из костела… Перо у него было на шапке, красные ленты на вороте… А она в венке. Эх, Ясек, сто лет буду жить, не забуду…
— Марись!
— А я осталась там. У костела, у стены. Никто меня не видал… Поехали… И заиграла ему музыка его песню, эту самую… Простояла я там до-утра… Просила Бога, чтоб смерть ко мне прислал — не пришла… И клятву дала, обет: если вас ксендз связал на веки, так я Тебе, Господи, клянусь и обет даю, если уж Ты мне этого счастья дать не захотел, что меня никогда не поведут к алтарю в венке, никогда, никогда… только в гроб меня такою положат…
— Марись!
— А он уехал с ней, как поженился, в Долгополье… Видела я его потом много раз, все больше в Людимире, на храмовом празднике; они туда все ездят, оттуда их приход близко. Сама я туда хожу, по доброй воле… Уж четвертый год… И буду ходить…
— А не больно тебе?..
— Больно… Да ведь там я хоть вижу его… Дети у них… двое… Мальчишки… Глаза у них карие, как у него… Видела я… Хоть это и ее дети, а поцеловала бы я их в эти глаза… Эх, Ясек…
— Эх, Марись…
— И так я и останусь навеки, с болью моей…
— А что ж теперь будет со мной? — говорит Ясек.
— Уйди от меня, оставь меня, — говорит Марися. — Другую найдешь. Ни у кого со мной счастье не вырастет. Такая уж моя судьба проклятая.
— Эх! Так вот отчего холодом от тебя веяло!.. А мил я тебе? Хоть немножко?
И берет он ее руки, а она сжимает их пальцами, к груди прижимает и говорит:
— Мил, очень мил…
И вырвалась, и убежала из шалаша.
А Ясек остался там и так и не двинулся с места; — пришли пастухи, нашли его там, как мертвого.
— Что с тобой, Ясек? — спрашивают.
— Не хотел меня Господь Бог взять, так пусть черти меня берут! — сказал он и вышел.
Пошел он искать Марисю, — нашел ее в хлеву, коров она доила. Лампочка с ней.
— Марись! — говорит Ясек, — я тебя так не оставлю, я не хочу так тебя оставить. Я не такой, чтобы всегда на своем поставить хотеть, не такой, чтобы брать тебя силой, неволить.
Если б ты была бедной, а я богатым… А так… коли не любишь меня, на что тебе я? Что тебе моя скрипка и слава, что о мой по свету идет!.. Бросил бы я тебе к ногам и мое сердце кровавое, и мою любовь сердечную!
Только так я тебя не оставлю, не прощусь так с тобой… Ты для меня, как святая, ты для меня словно из сонма ангелов сошла на землю. Я один на свете, как явор, засохший на поляне.
Никого нигде нет у меня; я людям играю, а у меня в сердце играет только ветер… Будь мне сестрой.
И упал он к ее коленям, обнял их, а она поставила ушат с молоком на землю, положила ему руку на голову и говорит:
— Я уж никому ничем не могу быть, мне одна смерть осталась… Разойдемся… Иди в другие места. Оставь меня с моей болью…