Не прошло и четырех недель, как объявлено было о дне свадьбы Мацка с Мариной. Хотел Ясек бросить все, бежать ко всем чертям, но вот раз Марина говорит ему:
— Поиграй, Ясек, на моей свадьбе…
И он остался.
А Мацек приходил к Кружлям каждый день, всегда веселый, всегда смеется, всегда в духе.
Раз, когда Марина за ужином что-то дерзко ответила отцу, он говорит ей:
— Знаешь, Марина, ты помни: если бы ты мне когда-нибудь так ответила, я бы тебя так погладил, где надо, что ты бы три дня сесть не могла!
Заблестели глаза у Марины; они простоквашу ели, — подняла она руку с ложкой и говорит:
— Эй! Как бы я тебя сейчас не смазала!
Мацек сжал кулак и говорит:
— Смажь!
Посмотрели они друг на друга минуту, Марина опустила голову и стала есть. А старик Кружель, войт, говорит:
— Так и надо, милый человек! Коли баба на тебя с граблями, так ты на нее с цепом; коли баба на тебя с ножом, так ты на нее с косой. Так и надо, милый человек.
А у Яська сердце замирало. Ночью идет он по двору, а Марина сидит на пне около хлева и плачет.
— Чего ты плачешь, Марина? — спрашивает он ее нежно и со страхом: он ее первый раз в слезах видел.
— Бить он меня будет.
— Кто?
— Мацек.
— Так не выходи за него.
— Как же!.. Когда он хочет…
— Да ведь ты можешь не захотеть.
— Не могу.
— Любишь так?
— Нет… Он словно околдовал меня.
— Тебя?!
— Да…
Молчат.
— Ты тогда была в избе? на свадьбе?
— Да…
Ясек тяжело опустился рядом с ней.
— Я знал, я чуял, что это ты…
Марина плачет.
— Марина, слушай, — говорит Ясек через минуту, — зачем ты меня нанимала?
— Нравился ты мне.
— Я?!
— Ты.
— Зачем же ты говоришь мне это теперь!? Господи Боже!
— Нравился ты мне… Слава о тебе по миру ходила. Говорили о тебе.
— А теперь?
— А теперь ничего… пропало…
— Пропало?!
— Навсегда.
— Отчего? Отчего?
— Теперь ты для меня все равно, что ничего.
— Отчего? Я ведь у твоих ног лежал бы. Я ведь был бы тебе верен, как пес! Я бы смотрел на тебя, как на звезду…
— Это-то мне в тебе и не нравится… Мягок ты.
— Тот лучше, что будет бить тебя?
— Да, за то он не баба!
Схватился Ясек за голову обеими руками.
— Марина, зачем ты это мне сказала? Господи!
И качает несчастный головой, и отчаянная скорбь его охватила. А она ему повторяет:
— Мягок ты был. Отчего ты не схватил меня, отчего ты не обнял меня? Теперь я словно заколдована…
— Эх! Так вот как надо было! — говорит про себя Ясек. — Эх! так вот как надо было… А я не знал…
И низко опустил голову.
— Если б ты меня еще тогда, когда я из избы шла, не отпустил… Когда б ты мне не поверил, когда б ты меня к стене прижал, когда б ты меня бить стал!.. А ты меня сразу пустил, стоило мне только слово сказать… «Эх! да что он за мужик такой», — подумала я, — говорит Марина.
— Тебя бить!? Да ведь ты знала, что я люблю тебя, как жизнь свою! Больше!..
— Не знала а! Думала я так: нравиться я ему нравлюсь, да ведь если б меня он любил, так взялся бы за меня! А я не такая, чтобы первой на шею к кому-нибудь броситься. — И Марина надменно подняла свою гордую голову. А Ясек качался от боли:
— Эх!.. так вот как надо было!.. А я не знал… А теперь что?..
— Пропало!..
Вдруг Ясек вскочил:
— А если я убью его?!
А Марина:
— Так запрут тебя в тюрьму, а если и не запрут, так я и так за тебя не пойду… Душа у тебя мягкая… детская, но мужицкая.
— А я на тебя, как на царевну, глядел…
— А он со мной, как с батрачкой обошелся, силой взял…
Покачал Ясек головой.
— Эх, Марина, — сказал он через минуту, — силой и я многих девок брал. Да только ты слишком красива была и слишком богата…
— Какое-то странное сердце у тебя…
— Странное… Что же теперь с нами будет?
— Ничего… Я уже потеряла охоту к тебе… Мягок ты!..
Ясек встал.
— Прощай!
— Нет, нет!.. Ты у меня на свадьбе играть будешь.
— Ни за что!
— Ясек! да ведь ты любишь меня. И будешь мне играть! Не обижай меня!..
И Ясек остался и играл.
Играл три дня и три ночи, такую свадьбу справил старые Кружель своей дочке. Играл так, что у него струны не скрипели, а лопались, и новый смычок весь изорвался. Играл так, что кожа у него стала с пальцев слезать, стерлись и пятки от притопыванья, — а с волос пот градом лил три дня и три ночи. Играл он так, что люди ему дивились, а самому ему казалось, что душа у него в скрипку влезла, а он ее бьет, бьет, бьет, бьет смычком и приговаривает: «Мягкая ты! мягкая! мягкая! детская, а не мужицкая!..»