Все он слышал. Не чувствовал боли, не чувствовал смерти, взглянул еще раз вокруг стеклянными глазами.
— Эх! весна идет… — шептал он. — Все, все будет зелено…
КРИСТКА
Было то в полдень, поздним сентябрем, когда Кристка повстречалась с Яськом.
Солнце так и разлилось по полям, холодное и чистое, в Татрах мороз засел голубовато-белым ледяным инеем, и горы резко светились, как костельные стекла зимой. Над лесом стоит светлая мгла и дрожит так, словно звенит…
На полях — овес, в ряды сложенный, золотистый.
От молоденьких сосен кое-где падают густые, огромные тени; от ольх и берез тени легче, светлее.
Где забор идет, жерди светятся на нем, как полированная сталь; где едет телега с хлебом, словно плывет от собственной тени; где вода бежит ручейком, там живые амчазы.
Тихо пролетают птицы.
По золотистым жнивьям пасется скот, коровы волочат за собой свои тени, а то вдруг остановятся в солнце и горят, словно медные. То корова замычит, то теленок, тут пастух запоет, там пастушка, под лесом дети огонь разводят, дым идет прямо кверху, серебристо-лазурный, пламя лежит внизу яркой багряностью.
Шумят потоки внизу, за лугами, однозвучно, вечно.
Зеркальная тишина в воздухе, и солнце резко искрится на обледенелых, замерших Татрах, светлое, полное.
Кристке было тогда шестнадцать лет. Она пасла коров. Лежала она на дерновом холмике в поле, среди овсяного жнивья, завернулась в полосатый платок, красный с желтым, держала кнут в руке и махала им над головой, лежа на спине и спустив ноги, которые высунулись из-под подвернувшейся юбки чуть не до колен.
Странно было как-то у нее на сердце, словно ее что-то за пазухой щекотало и грудь растирало. Трется она, трется спиной о дерн, двигается, поправляется, не может удобно улечься, словно ее что-то подпирает и двигает ее плечи то вверх, то вниз.
И запела она во все горло. Вдруг что-то загудело у нее над головой и послышался резкий мужской голос:
— Чего ты так поешь, девка?
Кристка не ответила, ей что-то словно глаза ослепило. Стоит над ней парень, да такой, будто с самого солнца сошел. Блестит у него бляха на груди, блестит застежка у пояса, блестит чупага в руке и кружки, приделанные к топорику, блестит белая чуха[3] на плечах, блестят красные узоры на штанах, а из под черной шапки блестит румяное лицо, и глаза такие голубые, как цветки на росе.
Загляделась совсем Кристка; он это видит и улыбается:
— Что ты так глядишь на меня, а?
Кристка была бойкая девка; встрепенулась она от этого ослепленья.
— Испугал ты меня.
А он улыбается:
— Что же, урод я такой? — спрашивает он.
— Куда там! Загудел ты у меня над головой, вот я и испугалась.
Парень постоял минуту; Кристка, видно, ему понравилась. Она быстро глянула на него, прямо в глаза.
— Далеко идешь?
— Куда иду, туда иду… — а потом прибавил: — к Озерам… Там у меня есть овцы.
— А какое это перо у тебя? — говорит Кристка.
— Орлиное. Хочешь его?
— На что мне? Куда я его приколю? К платку?
— Сиди! — отвечал парень и провел рукой по ее груди.
— Ну-ну, тише!..
Она оттолкнула его локтем, так что у него рука назад отлетела и дрожь прошла по телу, а особенно по спине.
— Да ты Христова невеста, что ль?
Он старался не показывать виду, но был смущен. Кристка почувствовала себя совсем смелой. Хотела сказать ему что-нибудь такое, чтобы осмеять его, но, как взглянула на его румяное лицо под черной шляпой, на которой торчало длинное перо, переливавшее на ветру, так и не могла добыть из себя ни одного резкого слова. Он это заметил и снова улыбнулся:
— Можно подумать, что ты злая!
И сел с ней рядом на холмике.
— У меня есть время, — сказал он.
— Да ведь еще рано, — ответила Кристка, чувствуя, что тело у нее словно млеет.
— Что это ты пела, когда я сюда шел?
Кристка сама удивилась: она почувствовала вдруг, что ей стыдно, а этого с ней никогда еще не случалось.
— Да ведь ты слышал.
— Ну, так, как?
— Забыла!
— Как бы я тебе не напомнил!
— А как? — Кристка вспыхнула и отвела голову в сторону.
— Да вот так! — и парень схватил ее за полосатый платок и притянул к себе.
— Откуда ты? — спросила через минуту Кристка.