Куба Водяной потерял, наконец, терпение, схватил первую попавшуюся под руку палку и подбежал к Викте.
– Скажешь, или нет? Чучело гороховое!
Викта испугалась, попятилась, заслонилась рукой и крикнула со страхом:
– Мы его убили!..
Куба Водяной остановился, словно его кто‑то схватил из‑под земли за пятки. Минуту простоял он в онемении, потом вскрикнул:
– Убили?!
– Убили!.. – повторила Викта и добавила быстро с тревогой: – Рузя его убила!
Куба Водяной не мог придти в себя от изумленья.
– Я даже испугался… – сказал он. – Убили? Да зачем? Отчего? Что он – перерезал веревки, когда вы спали, и бежать хотел? Или до вас добирался? Да ведь он был связан… Что за чудо?! Или вы сами перерезали на нем веревки?
– Сами, да только уж на трупе, – сказала Викта.
Куба Водяной открыл рот от изумления.
– Тут рехнуться можно! – сказал он. – Так вы его связанного замучили.
Девки молчали.
– За что?
Рузя стала смотреть в землю, Улька еще больше отвернула лицо, а Викта снова взяла конец передника в рот и опустила голову. Куба Водяной стоял перед ними и по очереди смотрел на них при свете месяца, который вышел из за туч и висел над обрывом Батыжовецких гор, искрясь на покрытых снегом скалах.
– Да что же, вы его съесть хотели, или как? – спросил он через минуту.
Долго смотрел он на них.
– Гм… – сказал он, – чего ж вы так стыдитесь. Головы опустили, не смотрите на меня смело… Эй! – крикнул он вдруг, снова впадая в бешенство, – или вы мне сейчас скажете, или, – вот вам крест, – я вас, тысяча чертей, изрублю всех!
Он схватил топор в безумном гневе. Викта и Улька отскочили в страхе, хоть он и с места не двинулся, а Рузя отозвалась горловым голосом.
– Вырвать его у меня хотели… Мой он был… Вот за что…
Куба Водяной опять страшно изумился.
– Вырвать? – повторил он. – Как так? Понять не могу!.. Как вырвать? Зачем?..
– Улька к нему лезла, – сказала Рузя.
– И Викта тоже! – быстро проговорила Улька.
– И Рузя! – крикнула Викта, обидевшись.
– Обе лезли! – сказала Рузя.
– И ты тоже! Еще больше! – закричали Улька и Викта вместе.
– Ты первая лезла! – кричала Улька.
– Нет, ты, ты! – твердила Рузя.
– Ты его под мышки схватила!
– А ты за ноги!
– Викта тоже!
– Я только так, потому что вы тянули!
– Ты! Ты к нему первая подвинулась! – крикнула Рузя.
– Рассказывай! Будто и правда!.. – отрезала Викта.
– Она! – крикнула Улька, тоже указывая на Викту.
– Эй! Неужто?! – защищалась Викта. – Ты на нем лежала, а не я!..
Куба Водяной слушал и диву давался, не говоря ни слова; вдруг он поднял голову, захватил воздуху в грудь, присел на землю и начал хохотать.
– Ха! ха! ха! – разнеслось по темной долине у озера.
– Ха, ха, ха, – хохотал Куба Водяной. – Сам черт бы не догадался! Ха! ха! ха! Так вы его разорвать между собой хотели! Господи Христе!.. Лопну от смеха!.. Спасайте, святые угодники!.. Лопну от смеха!.. Ха! ха! ха! У меня в животе колики! Ей‑ей!.. Как тут и черту догадаться!.. Ха! ха! ха!.. Ха!.. ха!.. ха!..
Сел на камень и покатывался от смеха.
– Да ведь… да ведь… – начал он прерывающимся от хохота голосом, – да ведь… надо было по очереди… да ведь… если б вы его разорвали… на части… все равно бы поровну не пришлось… никому… того, чего надо… одной бы голова… ха! ха! ха! ха!.. другой ноги… третьей!.. ха! ха! ха!.. Лопну! Лопну! Лопну!.. Ха! ха! ха! ха! ха! ха!..
Куба хохотал и качался из стороны в сторону.
Рузя дико смотрела на него широко открытыми глазами, Улька по‑прежнему стояла, отвернувшись, а Викту заразил смех отца, и она стала хихикать странным, не своим голосом.
Когда Куба Водяной насмеялся досыта, вытер слезы в глазах, поправил пояс на животе и собрал волосы с плеч, он встал с камня и все еще прерывающимся голосом проговорил:
– Ну… девки… скоро день… бежать надо… за это время погоню могут устроить… нас уже тут выследили и след охотника найдут… Пойдем, чтоб не встретиться с кем‑нибудь…
Взглянул на охотника:
– Эх, пригодился бы он поклажу нести… Ну, да такова, знать, его судьба… Надо самим как‑нибудь спасаться! Живо! Живо! Собирайтесь, хозяйки!
Девки взялись за работу, как огонь за дерево: рады были, видно, что отец уже перестал думать об охотнике. Но Куба Водяной, укладывая и связывая добычу, смеялся и шутил над ними.
– Ну, подождите, подождите немного!.. А вы из Цапковского рода!.. Все Цапки к парням, как кошки к салу!.. Ох, ой!.. Подождите!.. подождите!.. Только сойдем вниз… Теперь вы толстые, красивые… Как бы вы еще за меня, старика, не взялись… Ха! ха! ха!.. – И снова начал хохотать, так что перестал даже вязать добро.
– Чорта вы съели!.. ай, съели!.. – повторял он. – Всякие вещи слышал я на свете, а такой еще не слыхивал… Уж вас, знать, и приперло!.. Ей‑ей!.. Уж и приперло!.. Еду, девки, захватите! – проговорил он, когда все было готово. – Ты, Улька, побольше возьми, ты жадная! Ну, идем!..
Застонал он под мешком, застонали и девки, взваливая их одна другой на плечи. Они уже хотели идти, как вдруг Куба Водяной остановился и сказал:
– Правда!.. Уж он бы нам задал!..
А затем торопливо спустил мешок со спины, подошел к убитому охотнику, повернул его лицом к земле и вбил ему под лопатку нож в сердце.
– Ну, теперь идем, что есть духу!
КАКОЙ У СОБКА ЯВОРЧАРЯ ГОНОР БЫЪ
За выдачу Собка Яворчаря назначено было 20 дукатов награды. Но никогда бы его не поймали, если бы не погубил его гонор.
Целый день преследовали его гайдуки, он страшно устал. Убежал‑таки от погони, но зато едва мог дышать. Завидел он огонек в какой‑то избушке на Гаркловой горе, вошел туда.
В избушке он увидал бабу, мужика, троих детей – двух девок и парня‑подростка; они вечеряли.
Поздоровался с ними, говорит:
– Бежал я сегодня по дорогам весь день и не ел ничего. Дали бы вы мне немного простокваши; сами вы, я вижу, едите; а то у меня все даже горит внутри. А потом я пролежал бы где‑нибудь до утра.
Охотой ли оставил его хозяин на ночь или нет, неизвестно – Собек стоит, головой чуть в потолок не упирается; хозяин стал его просить сесть на скамью и есть простоквашу, сколько будет угодно.
Хотя у Собка не было никакого оружия, кроме чупаги, – его захватили врасплох, он не успел собраться, – мужик догадался, что это не простой бродяга. Одежда была на нем изношенная, испачканная, но видно было, что хорошая. Впрочем, кто бы он там ни был, мужику нечего было бояться: он знал, что ничего у него не отнимут, потому что нечего и отнимать было; мужик был бедный. Попотчевал он Собка простоквашей и указал ему полати, а больше не сказал ему ни слова.
– Сегодня пришел, завтра уйдет – только и знакомства будет.
А Собка так и подмывало, когда он сидел на скамье: он знал наверное, что стоит ему сказать свое имя, то будет так, словно бы в печке гром загремел. Ведь он ограбил четырнадцать еврейских шинков, он два раза убегал из Орасского замка, он прогнал под Градком от девок семь венгерских гусар, один с деревянной скамьей в руках; он вырвался из рук четырех гайдуков, из цепей и оков, разорвав их, как веревки. Он, наконец, прибил к дереву за бороду и пейсы еврея, у которого деньги были зарыты в земле и который не хотел сказать, где; а потом поджог его корчму. За все это и назначили награду за его выдачу. Он накрал столько лошадей и волов, искалечил столько людей, натворил столько разбойничьих подвигов и справедливо мог думать, что стоит ему только сказать свое имя, и будет так, словно бы в печке гром загремел.
Взглянет он на одну девку, на другую – так его и кольнет, как иглой. И не выдержал, наконец, хоть знал, что по всему краю, по всем городам и селам о нем только и говорили, попы о нем с амвонов кричали; не выдержал и сказал:
– Я Собек Яворчарь.
Такой у него, у бестии, гонор был.
И только сказал – не ошибся. Мужик не попал трубкой в рот, словно у него рука онемела. Баба ложку в миску уронила, у девок глаза остановились, а парнишка вскочил с места и бросился за двери, словно его кипятком обварили. Удрал.