«Вот те на. Это тот самый ушкуйник, который повстречался нам по дороге в Устюг, — подумал Хабаров. — Плохо моё дело. Я один, а их — не менее десятка».
— Ну, здравствуй, мужик, — сказал вызывающе верзила. Он подошёл к саням, крепкой хваткой взял лошадь за узду и остановил её. — Узнаешь?
— Узнаю.
— Старый знакомый, а я не ведаю, как тебя прозывают. Назвался бы.
— Ерофей Хабаров, коли тебе сие интересно, — стараясь сохранять спокойствие, сказал он.
— Ерофей Хабаров, — отчётливо повторил ушкуйник. — А я... пусть буду для тебя Кузька по прозвищу... А впрочем, прозвище тебе знать не обязательно. Их у меня несколько.
— Кузьма, значит. И с чем пожаловал?
— Да вот... Хотел низкий поклон тебе отвесить и выказать благодарность. Оказывается, ты добрый человек. Отпустил меня на все четыре стороны, а мог бы и воеводским приставам передать, чтоб вздёрнули меня на высоком дереве.
— Мог бы, да не захотел этого делать.
— Что ж так?
— Не душегуб я. Наверное, Кузьма, не от хорошей жизни ты в разбой подался. И не я, ни приставы, ни сам воевода, тебе не судья. Бог тебя рассудит и воздаст за дела твои.
— А ты хорошо рассуждаешь, Ерофеюшка. Ребята мои советовали тебя придушить и в прорубь спустить. А я полагаю — негоже.
— Это уж как тебе будет угодно.
— Угодно, чтоб ты ехал скорее своей дорогой.
— Спасибо тебе. Коли есть желание выслушать меня, то скажу...
— На путь истинный наставлять станешь?
— А ты хотел бы всю жизнь по лесам бродяжничать, да на большую дорогу с кистенём выходить?
— А что ты предлагаешь мне взамен?
— Не хотел бы в Сибирь, в Мангазею податься на промысел? Свою ватагу завести. Пушного зверя промышлять. Человек ты, как я погляжу, здоровый, дерзкий, наверное, находчивый. Промысловая служба наверняка пришлась бы тебе по душе.
— А если соглашусь? Где тебя найду?
— В городе спросишь церковь Иоанна Богослова. Это наш приходский храм. А там каждый тебе покажет усадьбу Хабаровых.
— А что мне со своей братвой делать?
— Одного ещё мог бы взять. А остальные пусть сами позаботятся о себе. Могут поверстаться на казённую службу в Сибирь. Сам узрел, как это делается. Либо уйти за Каменный пояс с какой-нибудь промысловой командой.
— Ишь ты какой скорый! всё за нас решил.
— Сами решайте, а теперешняя житуха доведёт вас каждого до петли.
— Стращаешь, Ерофейка.
— А это понимай как знаешь.
Кузьма оглушительно свистнул. Ему отозвались все его сообщники. Атаман проворно взобрался по крутому склону на высокий берег. И мига не прошло, а он и вся его команда исчезли, словно их и не было. Ерофей Павлович взялся за поводья и продолжил свой путь.
Ночевал Хабаров снова у свояка. О встрече с ушкуйниками и их атаманом Кузькой рассказывать ему не стал, ничего не сообщил по возвращении домой и отцу.
Павел Хабаров встретил старшего сына сдержанно и сразу же приступил к деловому разговору.
— По возрасту ты зрелый мужик, Ерофейка. Пора бы тебе за самостоятельное дело браться.
— И я так думаю, — в тон ему ответил Ерофей.
— Это хорошо, что ты так думаешь. И каковы твои намерения?
— Своими глазами видел, как люди из воеводской канцелярии верстают мужиков на государеву службу в Сибирь.
— Такая служба тебя манит?
— Нет, батя. Я этого не могу сказать. Не по мне она, такая служба. Хотел бы самостоятельность обрести. А коли ты казаком сибирского войска стал, над тобой поставлен десятник, над десятником — сотник, над ними — атаман. А над всем казачьим войском стоит воевода. Над каждым рядовым казаком несть числа начальников.
— И что же ты надумал, коли казачья служба не по тебе?
— Предпочёл бы стать вольным промысловиком. Промышлял бы пушного зверя. Расспрашивал я многих промышленных людей, и Югова тоже. Сынок его собирается податься по весенней воде на Мангазею.
— Хочешь к его людям присоединиться?
— Вовсе нет. По моему разумению, сие негоже.
— Что же, по твоему разумению, гоже? — с ехидцей поинтересовался Павел Хабаров.
— Хотелось бы самостийность проявить, ни от каких хозяев не зависеть.
— Ишь ты, каков самостийник выискался.
— Промысел пушного зверя дело прибыльное. К чему делиться прибылью с теми же Юговыми?