В Москву караван пришёл 31 декабря 1667 года. В столице праздновали Рождество. Над городом стоял перезвон колоколов. Разносились гулкие удары больших колоколов кремлёвских звонниц. Им вторили малые колокола на бревенчатых церквушках, которые имелись в каждом квартале города. На базарах да и на всех улицах наблюдалось весёлое оживление. За порядком следили приставы с алебардами. Если подвыпившие горожане начинали шумно галдеть и задирать других, приставы замысловато ругались и угрожающе размахивали алебардами, но крикунов не хватали: пусть перебесятся — великий праздник всё-таки.
Караван остановился на постоялом дворе, уже знакомом Хабарову. Санные упряжки с грузом завели во двор. Возле саней поставили охрану. Бурцев, никогда не бывавший в Москве, захотел посмотреть столицу и упросил Хабарова:
— Остался бы, Ерофей Павлович. Тебе столица не в новость. А я ещё не узрел её.
— Шагай, Бурцев, по Москве, любуйся на Красную площадь, Кремль, — отозвался Хабаров. — Мне всё это не в диковинку. Гуляй, а я присмотрю за обозом.
— Добрая ты душа, Ерофей Павлович. Помолюсь за твоё здоровье.
Договорились оставить для охраны саней с грузом по паре казаков, а остальных спутников отпустили посмотреть на праздничную Москву.
Несколько раз Хабаров наведывался к Сибирскому приказу узнать, не наведывался ли кто из приказных туда, хотел дать о себе знать. Но приказные палаты были безлюдны. Только на крыльце у входа стоял казак с мушкетом, охраняя здание.
На второй или на третий день на постоялом дворе появился человек, показавшийся Хабарову знакомым.
— Ерофей Павлович, — воскликнул он, — не узнаете старого знакомого?
— Кажется, узнаю. Никак дьяк Григорий Протопопов?
— Был когда-то дьяк, второй человек в Сибирском приказе. А теперь бывший дьяк.
— Пошто угодил в бывшие?
— Так было угодно новому хозяину приказа Родиону Матвеевичу Стрешневу. Как встал во главе приказа, избавился от меня и моего напарника Юдина. Наши места заняли другие дьяки, кои были переведены Стрешневым из приказа Большой казны. Это Порошин и Ермолаев. Его люди.
— Где же ты теперь трудишься, дьяче?
— А нигде. На покое я теперь, хотя бы мог ещё потрудиться.
— Сочувствую, батюшка Григорий. Мне бы тоже на покой пора, а я всё ещё тружусь, разъезжаю по России и хочу добиваться у нового главы приказа права возвратиться на Амур.
— А помнишь, мы с прежним-то приказным главой заступились за тебя, выхлопотали тебе чин сына боярского и Митьку Зиновьева одёрнули, чтоб ему было неладно?
— Где он теперь, ведомо тебе?
— Попритих. Наворовал деньжонок и купил под Москвой именьице. Там и живёт.
— Ты-то как?
— Накопил трудами праведными небольшую сумму и также стал владельцем именьица. С Митькой меня не равняй. Тот воришка, жулик. Я честно копил деньги. Кроме именьица владею небольшим домишком невдалеке отсюда. Наведайся ко мне, хотя бы завтра. Отметим праздник. Рад, что встретил тебя, Ерофей.
Хабаров охотно принял приглашение отставного дьяка, и не потому, что надеялся на щедрое рождественское угощение. Он не был чревоугодником и мог довольствоваться малым. Его привлекала возможность откровенного разговора с Протопоповым. Обиженный Стрешневым, лишённый им прибыльной должности приказного дьяка, Протопопов мог откровенно говорить о своём обидчике. А Ерофей Павлович был заинтересован в том, чтобы заранее узнать, что за человек Родион Матвеевич, можно ли надеяться на его содействие в достижении заветной цели — поездки на Амур.
Поблагодарив Протопопова за приглашение, Хабаров сказал, что принимает его с великой благодарностью.
— Посидим за столом, потолкуем. Поделимся радостями и горестями, — сказал напоследок Григорий Протопопов.
— Объясни, дьяче, как отыщу твой дом.
— Не придётся тебе его отыскивать. Я зайду за тобой, как начнут сгущаться сумерки.
— Благодарствую.
Бурцев, возглавивший обоз с грузом тобольского воеводы, готов был оказать услугу Хабарову и согласился остаться на постоялом дворе, чтобы присматривать за охраной и грузом. Он уже успел побродить по праздничной Москве, потолкаться по Красной площади и прилегающим улицам, простоял праздничную службу в Покровском соборе у Василия Блаженного.