Высокопочитаемый Господин Тайный Советник!
Достопочтейнейший Господин Попечитель!
Ваше Превосходительство милостиво простите мне, что, в полной мере понимая и умея признавать глубокое уважение, подобающее высокому положению, Вами занимаемому, я все же беру на себя смелость, совершенно не будучи Вам известен, обратиться к Вам с письмом. Однако, именно основания, побуждающие меня к этому, слишком важны, чтобы из-за подобной сдержанности, вряд ли уместной при осуществлении настоящего моего намерения, я упустил случай, от коего зависит моя судьба; случай, чрез посредство которого всеблагое Провидение готовит мне будущее, которое, по-видимому, осуществит самые лучшие и горячие мои желания и вновь оживит давно уже проснувшуюся во мне надежду найти в Высокой Особе Вашего Превосходительства благодетеля моего народа и зачинателя моего счастья.
Посему благоволите разрешить мне смелость изложить этот случай. Прошло уже почти больше года с тех пор, как я был уведомлен письмом от Господина Действительного Статского Советника и Академика фон-Френа из Петербурга, что Ваше Превосходительство нашли полезным и целесообразным открыть при вверенном Вашему попечению Казанском университете, среди прочих, также и кафедру армянского языка и что, по его представлению, Вам благоугодно было доверить мне этот во всех отношениях почетный круг деятельности. Но так как впоследствии я никакого известия об этом больше не получал, то считал и с своей стороны неудобным наводить дальнейшие справкой об этом предмете.
Однако, на этих днях здесь в Тифлисе, где я нахожусь уже три года, распространился слух — распространил его, как я слышал, армянский учитель, по фамилии Марданов, приехавший из Астрахани, — что директор Астраханской гимназии написал, по приказанию Вашего Превосходительства, армянскому патриарху в Эчмиадзин и запросил его обо мне, чтобы затем сообщить мне о высоком намерении Вашем, но получил в ответ, что меня в этих местах больше нет. Причиной такого ответа было, по всей вероятности, какое-нибудь недоразумение с моей фамилией. Но чтобы не терять больше времени и приблизиться к этой давно желанной цели, я почтительнейше спешу обратиться к покровительству Вашего Превосходительства и высказать открыто, что это милостивое выражение Вашей благосклонности представляется мне даром неба, обяжет меня до последнего моего вздоха всю жизнь питать к Вам чувство благодарности и все мои стремления, все мои силы употребить на то, чтобы оправдать доверие Ваше и моего доброго покровителя Господина Действительного Статского Советника и Академика фон-Френа и быть полезным отечеству.
До времени оставляя в стороне вопрос о том, какие, до сих пор, к сожалению, пребывающие в забвении образованному миру еще неизвестные, сокровища заключает в себе армянская литература, здесь еще раз осмеливаюсь только повторить почтительнейшую мою просьбу к Вашему Превосходительству: если действительно моя судьба должна быть решена таким образом, благоволить поставить в известность местное начальство, а вместе с тем Дирекцию училищ Закавказской области, на службе которой я состою в настоящее время в должности инспектора тифлисской окружной школы, дабы я мог с радостью приготовиться как можно скорее явиться к месту своего назначения. В приятнейшей надежде получить скорее решение моей участи, остаюсь с глубочайшим уважением и преданностью
Вашего Превосходительства,
Милостивейшего Государя моего
почтителынейший слуга
X. Абовян
1839 г. 9 апреля. Тифлис.
Духовные «отцы» всячески и всемерно запутывали дело ложными указаниями и добились решения попечителя в пользу Авакова. Когда пятого мая 1839 года Мусин-Пушкин получил письмо Абовяна — консисторские крысы уже добились своего.
Тринадцатого мая 1839 года попечитель пишет военному губернатору Тифлиса ответ на письмо Абовяна. «Я обращаюсь к Вашему Пр-ву с покорнейшей просьбой приказать через кого следует объявить г. Обовьяну, что для означенной кафедры есть уже в виду лицо, которое занимается теперь составлением требуемого для того сочинения. Почему до окончательного о нем решения я не могу удовлетворить просьбу г. Обовьяна».
Вероятно в последних числах мая губернатор известил Абовяна об ответе попечителя и по-видимому к этому же сроку Абовян разузнал подробности про интриги черноклобушников. Во всяком случае, первого июня 1839 года он пишет министру просвещения графу Уварову письмо, которое я воспроизвожу по копии. Письмо написано, по-видимому, по-русски.
По распоряжению Уварова, была снята копия и переслана попечителю Казанского университета. С этой копии мы и делаем список:
«Ваше Высокопревосходительство
Милостивый Государь!
Пылая желанием быть полезным своему отечеству, я с самых юных лет стремился открыть себе путь на поприще службы и в начале развития моих понятий, сколько мог, о свете, я удостоился быть сотрудником путешествующему к Арарату г. Парроту.
Сей незабвенный для меня человек дал мне повод думать, что я могу употребить с пользою свои услуги для мудрого и благонамеренного Правительства и по предстательству его я, с Высочайшего разрешения, был отправлен для образования в Дерптский университет, где благодаря Всевышнему и попечению моих наставников, получил нужное для себя образование. По окончании сих трудов отправлен в Грузию при рекомендательных письмах некоторых из благодетельных и знатных лиц, дабы этим предоставить мне должность и место, по возможности соответствующее образованию; но судьбе было угодно низвергнуть меня с пути, столь счастливо начатого. Соотечественники мои отвергнувшие меня уже раз через оставление мною духовного звания и принятие светского (ибо я происхожу из духовного звания) не изъявили во мне ни малейшего участия и я остался принужденным снискивать себе трудами необходимое содержание, впоследствии едва мог испросить себе настоящую должность Штатного смотрителя при Тифлисском уездном училище. Таким образом я должен был продолжать службу мою, хотя и тут для соотечественников неприятную. Эти единоземцы довершали свое негодование еще более важным периодом, который и вынудил меня представить Вашему Высокопревосходительству все угнетающее:
В минувшем 1838 году я просил содействия Академика Френа, в довершение давно пылавшего во мне рвения к Армянской литературе, и сей благодетельный для меня человек просил об этом попечителя Казанского университета, который обещал ему (как уведомил меня г. Френ) испросить Высочайшее соизволение на открытие должности Профессора Армянского языка при Казанском Университете (каковое место и открыто, как я узнал впоследствии частным образом). Писали обо мне в Астраханское Армянское Духовное Правление и во все Духовные Армянские Правления в Грузии с тем, чтобы объявили мне об этом вызове, но соотечественники мои скрыли от меня это приглашение, отозвавшись в этот Университет незнанием, и я остался до сих пор лишенным сего единственного для меня места.
Повергая все вышеизложенное на усмотрение Вашего Высокопревосходительства, я осмеливаюсь изложить и то, что как обстоятельство уже известное между соотечественниками моими, много раз стремившимися к уничтожению развивавшегося моего поприща в службе: поприща, в котором я единственно только мог быть полезным. И теперь, лишением сего места при Университете, я остаюсь совершенно обезоруженным, без малейшего успеха продлить более свои услуги в настоящей должности, на которые они будут смотреть как на униженность. Почему позвольте, Ваше Высокопревосходительство, обратить внимание Ваше в том убеждении, дабы продлить с большею еще пользою труды свои отечеству, и всепокорнейше просить — назначения в должность Профессора Армянского языка при Казанском университете, как месте, к которому я уже был вызываем и несправедливо почти лишившегося его из-за моих единоземцев и еще более потому, что оставаясь при прежней должности, при всем желании быть полезным, не могу уже иметь доверия, что необходимо учителю, со стороны лиц ненавидевших меня.
С глубочайшим высокопочтением и таковою же преданностью осмеливаюсь наименоваться Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга.