Но много вокруг Абовяна было сыновей и менее удачливых наций, населявших Прибалтийский край. Абовян без труда мог заметить, что есть много общего между судьбой эстов, латышей, литовцев с одной стороны и армян — с другой. Мужицкое море этих народов стонало под игом немецкой и польской шляхты. Процесс капитализации западных окраин шел быстрее, пауперизация крестьянства — беспрерывно, владельцы крупных латифундий уже тогда предпочитали батрацкий труд разорившихся крестьян какой-либо иной крепостной форме их эксплуатации, — поэтому систематически вели политику на уничтожение крепостных отношений и на обезземеливание крестьян.
На этой почве в крестьянской среде ни на год не прекращались волнения, время от времени порождавшие химерические ожидания то благостного вмешательства правительства, то заступничества церкви. На этой социальной почве — русское духовенство старательно вело интригу против протестантской церкви, ловило темные мужицкие души, противопоставляя онемечиванию… русификацию.
Тот процесс, который закончился трагедией 1841–1845 годов, начался еще при Абовяне. При помощи некоторых подачек крестьянам, русское духовенство и администрация все более настойчиво и открыто проводили политику распространения православия среди эстов, латышей и литовцев. В процессе этой ловли душ русское духовенство апеллировало к национальным чувствам, противопоставляя крестьян эстов, латышей и литовцев, католическим помещикам полякам и протестантским баронам-немцам. Это пробуждало национальное сознание малых народов, перемешивало национальное с социальным, создавая очень сходную с армянской обстановку.
Профессора Дерптского университета с огромным интересом следили за этим процессом. Гневные слова Паррота, который предупреждает Абовяна, что между ними все будет порвано, если Абовян забудет свою веру и окажется отступником (так передает Абовян в своем дневнике эти слова Паррота), так же как слова его других коллег-профессоров, являются откликом той политической борьбы, которая развернулась под видом религиозного миссионерства. Чтобы читатель мог оценить должным образом значение этого факта, я напоминаю, что большинство профессоров, с которыми Абовян в первые годы поддерживал дружеские отношения, были профессора богословского факультета, что они в огромной своей части активные протестанты и крайне неровно воспринимали своеобразное «миссионерство» православного духовенства.
Но и эсты, и латыши, и литовцы уже с наполеоновских войн вышли из состояния простого народа-быдла для немецких баронов. За период 1800–1830 годов шел процесс образования крупных городов в крае, крестьяне массами переселялись в города. В приморских городах образовался известный слой пролетариата, возникли целые гильдии ремесленников, появились первые представители торгово-капиталистических интересов. На этой почве и в результате острой политической борьбы сформировалась тонкая прослойка национальной интеллигенции, у которой быть может еще не очень ясна программа, но очень ярко было выражено национальное сознание.
Революция 1830–1831 года и усилила, и завершила процесс.
Древнейшее научное учреждение — Дерптский университет, занимавший центральное положение в крае, естественно, очень скоро отразил это явление, оживив и значительно активизировав деятельность студенческих землячеств. Уже с 1830–1831 года при Дерптском университете возникла мысль о создании корпорации студентов и профессоров, целью которой было «изучение прошлого и современного состояния эстонского народа». После длительной подготовки и переговоров было в 1833 году официально признано «Ученое эстонское общество». Весь процесс подготовки этого, общества прошел на глазах у Абовяна и легко заметить прямую связь между этими его наблюдениями и его программой хождения по селам и весям с целью сбора народного фольклора, изучения народного быта и воззрений, программой, которую он так горячо и отчетливо изложил в своем предисловии к «Ранам Армении».
На студенческих землячествах шли не только попойки, как позже клеветали черносотенцы, но и бесконечные споры по истории и этнографии, но и «земляческие» разговоры, а так как эти землячества были созданы по территориально-национальному признаку («Estonia», «Livonia», «Curonia», «Polonia») и лишь одно — по чисто территориальному («Fraternitas Rigensis»), то естественно, что «земляческие» общения и разговоры имели ярко национальный оттенок. Да и самая группировка по национальному признаку была знаменательна. Эти землячества возникли как аристократические организации дворянских сынков, но уже с 1830–1831 года они стали уделять значительно большее внимание окружавшему их народу и его творчеству, подошли много ближе к национальным вопросам и запросам. Этому особенно должно было способствовать появление великорусского землячества, возглавляемого Языковым, и еще одного землячества с программой активно-националистической, великодержавной.
Я вовсе не желаю превращать эти студенческие землячества в революционные организации, я даже не утверждаю, что Абовян был в какой-нибудь связи с ними. Ссылаясь на них, я хочу обратить' внимание читателей на то обстоятельство, что Абовян находился в атмосфере, где вызревающее национальное сознание других угнетенных народов всеми путями пробивалось наружу. Обстоятельство очень важное, так как оно создавало весьма благоприятную обстановку для завершения развития этой идеи у самого Абовяна.
В защиту Паррота
На самом ли деле Паротту удалось подняться на вершину Арарата? Богобоязненные невежды всячески отрицали самую возможность простому смертному подняться на вершину горы, куда легенда загнала Ноя с его утлой ладьей. Паррот предусмотрительно взял клятвенное показание участников подъема, не исключая и Абовяна, и поместил эти документы в своей книге, кроме клятвы Абовяна.
Паррот щадил Абовяна — человека духовного звания — который должен был вернуться в среду духовных варваров. Он обнаружил исключительное знание людей. Как только католикосом был избран грубый и невежественный Иоанн, так началась подлинная свистопляска. Винили Абовяна в святотатстве, употребляли самые подлые средства, принуждая бедных аргурских мужиков отказаться от данной клятвы, клеветали по адресу путешественников, особенно смелого диакона. В результате, не прошло и года, как Паррот получил сведения об отказе аргурских крестьян от клятвы. Естественно, Паррот был огорчен. Но еще более был оскорблен Абовян. «На глаза навертывались слезы обиды, — записывает он в дневник, — не находил слов для выражения боли и внутренней тоски».
Искушенный в эчмиадзинских склоках, Абовян превосходно понял, откуда идет удар. Вероятно, он своими мыслями и огорчениями поделился с другом своим — магистром Мсером Мсерианцем, ибо последний в 1831 году писал архимандриту Ованес Шахатуняну: «Да будет стыдно тем, кто огорчает прекрасного юношу, того, кто воодушевлен любовью к учению на благо отечеству, кто одарен многими способностями, кто стоит сотни стариков. Он день ото дня все просвещается к его чести, растет и выделяется среди людей других национальностей во славу и в честь нашего отечества и с собой поднимая и имя нашей нации. А эти шашлыкоеды — не знаю что приобрели или что добавили ко славе церкви. Но худое имя они-таки оставили уже миру, подобно тому, как имя нации нашей сделали притчей во языцех всего мира».
Шашлыкоеды — это Иоанн Корбеци, про которого говорили, что венцом его стремлений являлся жирный шашлык…
К голосу невежд прибавился отзыв ученых педантов, которые поспешили установить «противоречия» в показаниях свидетелей и выразили удивление, что не все присутствовавшие опрошены. Когда вышла книга Паррота о восхождении на Арарат, геттингенский рецензент выразил удивление, «что г. Паррот не присовокупил также и свидетельство молодого диакона армянина Хачатура Абовяна, который участвовал в предприятии и чье подтверждение в данном случае имело бы исключительный вес».
Абовян в феврале находился в Петербурге (или приехал туда специально за тем, чтобы поместить опровержение?). Он написал письмо в редакцию «St. Petersburger Zeitung», которое мы считаем необходимым дать здесь в переводе. Оно дано в газете неполностью, ему предпослано маленькое вступление, написанное редакционным референтом, на запрос последнего Абовян ответил письмом, «которое мы печатаем без изменения — говорится во вступлении — так как его написал сам X. Абовян и то на немецком языке, что для армянина изумительное явление, причем господин действительный статский советник Паррот в Дерпте об этом шаге не имеет ни малейшего понятия».