Хадамаха остановился у порога, поняв, что в задумчивости добрел до самого дома. Привычно насторожившиеся уши уловили голоса за дверью – если соседки и впрямь с бабушкой не разговаривали, но делали они это громко и прямо у нее на кухне!
– …в одиночку целую банду разогнал, потом снова догнал да повязал! – рассказывал шамкающий старушечий голос.
– Молодец парень! – согласился второй женский голос, помоложе. Соседка-кожевница, дядька еще у нее для Хадамахи стражницкую куртку покупал. – И в игре отличился, и в страже трудится, всего-то тринадцать, а для дома уже добытчик! Глядишь, через День-другой в большие люди выбьется!
– Разве ж мне добычи надо, успехи надо, награды его надо? – страдальчески вздохнула бабушка. – Главное ведь, чтоб внук с бабушкой вежливый был, почтительный, советы бабушкины слушал! Да такому ребенку я бы сама все отдала, он бы у меня палец в теплую воду не опускал! А они – что сын, что Хадамаха… Домой пришли, не расскажут ничего, не посоветуются – они, видите ли, устали! И мать Хадамахина такая же была! Просто-напросто выкинули меня из своей жизни – все как один!
Умгум, мрачно подумал стоящий на пороге Хадамаха, а жизнь нам, видать, дадена только для того, чтоб бабушка ею командовала да направляла. Иначе и живем-то мы непонятно для чего! Он любил своих родителей – с вечным отсутствием ушедшего на охоту отца, с его злостью, когда дичь не шла и рыба не ловилась, с его нелегким характером. Любил мать с ее постоянными хлопотами и долгими походами по лесам в поисках целебных трав и возней с заболевшими детенышами, ради которых она оставляла Хадамаху. И брата любил – таким, какой он есть! И они любили его – со всеми его желаниями, мечтами и планами. С его собственной, только ему принадлежащей жизнью! И каждая его удача заставляла отца и брата восторженно реветь, а мать молчала, но так улыбалась, так! Хадамаха точно знал, что им нужны и его добыча, и его успехи, и его награды. Даже больше, чем свои собственные. Потому они и отпустили его сюда, хотя Хадамаха точно знал – не хотели, чтоб он уезжал! Но они любили Хадамаху всего, целиком, а не требовали, чтоб он выбросил из своей жизни все, что им не подходит, и оставил только удобный для кого-то кусочек! Как, например, хорошего внука собственной бабушки! А помянутой бабушкой воды – хоть холодной, хоть теплой – Хадамаха, кстати, не боится совершенно!
– Я тяжкую жизнь прожила и вот до чего дожилась! – продолжала жаловаться бабушка. – Чужие люди всегда слушали, что я говорю, муж-покойник, взрослый человек – слушал, а собственные дети да внук на мои советы плевать хотели…
Ну да, целыми днями только тем и заняты – сидим и хотим бабушке плохое сделать. То плюнуть, то из дома погнать. Двигаясь бесшумно, Хадамаха опустил на порог молоко. Лучше он сегодня в караулке у городских ворот поспит – если дяди там и нет, кто-нибудь из знакомых стражников пустит! Он повернулся и побежал прочь. И уже не слышал, как на кухне их дома ехидный старушечий голосок невинно согласился:
– Муж тебя слушал – это точно! Да и вся слобода тоже слышала, как ты его костерила…
– А ты, соседка, в чем внуку-то советы давать собираешься? – столь же невинно поинтересовалась кожевница. – Как каменный мяч кидать или как преступников выслеживать?
Свиток 7,
о том, как в город приезжают трое странных гостей
– Чего явился? – скроив гримасу, спросил Пыу.
– А вы чего, дядька Пыу? – Хадамаха тоже глядел недовольно, но рож корчить не стал, лицо его оставалось невозмутимым, как вытесанное из дерева. – Вы ж вроде болеть собирались?
– Не время болеть-то, когда мэнкв у ворот! – торжественно провозгласил Пыу.
Хадамаха невольно вздрогнул и быстро глянул в сторону распахнутой створки – и тут же облегченно перевел дух. Мэнква у ворот, к счастью, не наблюдалось. Хадамаха повел плечом: не его дело, ежели Пыу охота из себя героического стражника корчить.
– Дядька Пыу, а можно, я там посплю? – неспешно следуя за щуплым стражником – на три торопливых шажочка Пыу приходился один шаг Хадамахи, спросил парень и кивнул в сторону ворот, за которыми скрывалась будочка привратной караулки. Еще совсем недавно между сбитыми из цельных дубовых стволов, а поверху окованных железом воротными створками запросто расходились двое груженых нарт. Но сейчас ворота были плотно закрыты, а для пущей осторожности с внутренней стороны еще подперты стеной утрамбованного снега. По приказу тысяцкого каждый стражницкий караул в свое дежурство затаскивал на городскую стену ведра и поливал снеговую затычку водой, намораживая плотный ледяной покров. Если Хадамаху пустят спать в караулку – ведра точно ему таскать.