Мои ученицы говорили, что у 24-летней миссис Адлер, их учительницы из утренней смены, трое маленьких детей. Часто она первой покидала комнату отдыха и школу, и я видела, как миссис Адлер с неизменной тщательностью готовится к выходу. Прежде всего она надевала свое пальто и застегивала его, затем повязывала шарф. После чего, согнув колени перед крохотным зеркальцем, водружала на голову черную шапочку и разглаживала прядки своего парика. Просунув пальцы в перчатки на подкладке, она складывала их у рта для молитвы, болтала еще немного со своей сестрой миссис Бом, тоже штатной учительницей, затем отправлялась домой к детям на улицу Шампаньер. «Простите, можно мне пройти?» — повторила ей мадам Буланже. Миссис Адлер отстранилась, но ее толкнули на груду темных пальто вперемешку с яркими; однако она без малейшего признака гнева невозмутимо выпрямилась. Казалось, здесь невозможен был никакой диалог по поводу Хануки и новогоднего праздника. Бар мицва и Икеи. В то время как «подобные мне» проводили уик-энд в американском ритме, проверяли письменные работы, выгуливали собак на метровом слое снега, искали, где поставить машину, так как штрафы за парковку добавлялись к выплатам по студенческим ссудам, преподавательницы идиша при свете свечей, под торжественное и повторяющееся пение мужчин отмечали отдохновение шабата. Поскольку субботний отдых соответствовал заповеди, женщины доставали жемчужные ожерелья, надевали платья из черного шелка, накладывали румяна на щеки, не готовили еду, не выполняли никаких хозяйственных работ, предназначенных для других дней недели. Когда раздавался звонок, учительницы начинали суетиться, спорили из-за зеркала, аккуратно убирали на полки либо оставляли вскрытыми на столе коробки из-под обеда. Руками прокладывали себе путь, при этом не касаясь друг друга, sorry, sorry, коридор наполнялся ученицами, и для поддержания дисциплины в рядах преподавательница идиша всегда сопровождала нас.
Стоило нам переступить порог школы, как ученицы, изнуренные четырьмя часами утренних занятий, сразу воодушевлялись, начинали спорить, обмениваться столовыми салфетками — зеленая на розовую, Happy birthday[6] чередовались с Мазлтов, Good luck[7] сопровождались передачей шариков, радугу меняли на мишек, а наборы всякого рода доставали из обувных коробок. Уже на второй ступеньке Нехама задала мне вопрос:
— Мадам Алиса, ты поняла все, что сказала миссис Вебер? Для тебя это звучит как на китайском?
— Нет… как на идише!
И в первый раз она искренне улыбнулась мне.
— Мадам, у тебя новая юбка? — спросила меня Ити несколькими ступеньками выше.
— Да, я купила ткань, скроила и сшила.
— Мне нравится покрой, юбка колышется, когда ты идешь. Где ты купила ткань, мадам?
— На Сен-Лоран, — ответила я ей.
— На главной улице? В магазине моего отца?
— Не знаю, Ити, я никогда не встречала твоего отца!
— Так ты купила у евреев? Тогда ты, может быть, видела моего отца, у него магазин на главной улице, и там очень много тканей. Знаешь, как он смотрится?
— Ити, — заметила я, открывая дверь класса, — надо говорить: как он выглядит…
— Он выглядит, ну, как я… — продолжала она, застыв около меня, пока ее подружки по очереди целовали мезузу. — Он очень высокий, и волосы у него желтые. Если ты придешь в его магазин, то сразу поймешь, что это мой отец. А ты часто ходишь на Сен-Лоран? Когда опять пойдешь?
Забросав меня вопросами, она в последний раз оглядела мою одежду, после чего разочарованно добавила:
— Но твоя юбка делает тебя очень тощей… ты очень худая, мадам!
Последнее ее высказывание заставило подскочить близняшек, и они решили защитить учительницу.
— А ты-то, ты тоже худая! — упрекнула ее Гитл.
Та яростно возразила, упершись ладонями в бока, как бы подчеркивая, что худит ее форменное платье. А моя, мол, семья очень богата, у нас много еды, и я не больна, а это очень хорошо. Сара Васерман тоже худая!
— Нет! — воскликнула Сара, присевшая около шкафа с книгами. — Я такая, потому что я высокая!
Несмотря на возбуждение и январскую усталость, я раздала тексты для чтения, снабженные рисунками. Непослушные в этот день ученицы шумно расселись, отыскали на полу разбросанные карандаши, Нехама совершила последний обмен салфетками с Трейни-молчальницей, Цирл помыла поверхность своей парты дезинфицирующим средством, Хадасса приклеила на тетрадь по математике фотографию своей маленькой сестренки Ханы-Леи, Либи, сидя, продолжала грызть мизинец и наблюдать за соседками, сравнивавшими свои браслеты. Тишина никак не наступала.