Я прочла, перечитала, задумалась. Мне трудно было оценить эту работу.
— Хотите чего-нибудь еще? — спросила официантка.
Я посмотрела на часы и отказалась. Солнце освещало свинцовым блеском последние островки льда. Февраль подарил нам четыре почти весенних дня с температурой, поднявшейся выше нуля. Ослепленная светом, я перешла улицу Сен-Виатер, миновала книжный магазин, купила лепешку с кунжутом в Лавке, где несколько минут поболтала с Рафаэллой. Съежившись, запахнувшись, я заметила, что торговцы скалывали лед лопатами, затем расчищали вход, будто снега больше не будет. Продолжив свой путь, я повстречала несколько прохожих в весенних пальто и подростков с голыми икрами.
Десять минут чтения, во время которых я закончила проверять работу «Новая учительница», прошли, я раздала ученицам их биографические сочинения, и некоторые прочли нам свои тексты вслух. Сочинение Хадассы лежало на моем столе, потому что она отсутствовала. Во время перемены я скопировала на ксероксе «Подлинную жизнь Леи Франк», уцелевшей узницы лагеря Собибор, чья дочка упала в снег, совсем рядом с собаками. У меня душа не лежала к занятиям. Быть может, потому, что девочки-принцессы здесь не было. И я предложила выйти на улицу; ученицы обрадовались и пошли надевать свои сапожки.
— Ты всегда устраиваешь прогулки, мадам! Мне это нравится! — сказала Ити.
Мы спускались по лестницам парами, но на второй площадке Либи споткнулась, прокатилась по нескольким ступенькам и упала ничком, а очки ее отлетели на три метра. Я подбежала к слепышке, она плакала.
— Либи! Я здесь… Ты ушиблась?
Окружившие нас девочки стояли как вкопанные. Чтобы поддержать растрепанную ученицу, которая всхлипывала, сжавшись в комок, я позволила себе очень осторожно положить ей руку на плечо и почувствовала взгляд остальных, с недоумением оценивающих мой жест. Я попросила молчунью Трейни принести нам очки в зеленой оправе. Либи взяла их, вновь обрела зрение, села и еще долго плакала, вытирая нос рукавом.
— Ты можешь пошевелить ногой? — осторожно спросила я.
Лодыжка, даже с поддержкой, не двигалась.
— Покажи мне, убери на секунду руку, — посоветовала я.
— Посмотри, что у нее на лбу! — воскликнула Ити. — Шишка!
И тут я заметила синяк, который уже окрасил лоб до корней волос. Заплаканные глаза встревожились.
— О да, — подтвердила я мягким голосом, — вижу, тут совсем маленький синячок, но крови нет и не будет, Либи. Ты пойдешь с Трейни к Ривке, и она приложит тебе лед. Не волнуйся, через пять минут тебе уже не будет больно. Хорошо?
Трейни, не любившая прогулок и компаний, обрадовалась и протянула ей руку, Либи поднялась, шмыгнула носом, всхлипнула, затем повеселела. Коза отпущения останется в школе с подружкой, которая будет сидеть с нею классе и задавать ей всякие вопросы о происшествии; это будет подружка только для нее одной. «Вы будете гулять сколько минут?» — поинтересовалась пострадавшая.
Шестнадцать девочек в коротких пальтишках шли за мной по улицам Утремона, забитым колясками. Около Ван Хорна к нам подбежал кот, большущий кот, и цепочка изогнулась змеей. Направляясь к скверу, мы прошли мимо церкви, которую девочки связали со мной, изобразив пальцами крест (и полагая, что совершают очень, очень серьезный проступок).