— Райхер. Моего отца зовут Яков Райхер. Райх означает богатый! Мой отец богат! Это правда, потому что у нашей семьи есть много бриллиантов в Бельгии, и все мои дяди работают там.
Ее слова привлекли всеобщее внимание, и я позволила ученицам свободно высказаться.
— Это правда! — сказала Перл. — Ты богатая, очень, очень богатая.
Дети с удовольствием лишний раз выслушали эту правду о семействе Ричман, которую все и так знали и которой завидовали.
— Вот почему, мадам, у Сими — большущий бассейн и дом, как дворец.
Деньги — тема, постоянно звучавшая в классе. Денежные знаки, доллар, богатый, очень дорогой подарок, много драгоценностей — эти слова постоянно возникали в разговорах. Райхеры, а также Адлеры, Швитцеры, Вайсы, Московицы и прочие семейства из квартала ассоциировали богатство с добродетелью, так как зажиточные люди имели возможность соблюдать и исполнять законы Торы, проявляя при этом щедрость. Добродетельным считался хорошо одетый, хорошо питающийся, окруженный обеспеченной семьей человек. Он очень много жертвовал на благотворительность в праздник Пурим и в течение всего года. Дети узнавали, что деньги — это полезная и важная вещь. Вознаграждения и подарки выдавались в виде денежных купюр, а наказание, чаще всего налагаемое на семьи раввином, выражалось в штрафе, который предназначался на благотворительные цели.
— Еще, назови еще, мадам, — потребовала Блими в тот момент, когда вошла Хадасса с тремя нарывами у рта, замазанными блестящим кремом.
— Хорошо… гм… фамилия Кутюрье.
— Тот, кто шьет одежду? — сообразила Блими. — Как отец Ити?
— Возможно, — ответила желтокожая девочка, сидевшая на пятках, — моего отца, может быть, звали Кутюрье, но он сменил фамилию! — весело заявила она.
Затем, увидев, что никто не смеется, стала серьезной, почти мрачной, и продолжила:
— Мадам, нет, мой отец — еврей, и у него еврейская фамилия: Райнман. Да, фамилия ашкенази германского происхождения. А не Кутюрье, потому что он родом не из Франции.
— Мадам, — вступилась за нее Нехама. — Для нас это не одно и то же. После войны некоторые выбрали новую фамилию, чтобы сменить паспорт и получить возможность сесть на корабль. Так сказала моя мама. Поэтому невозможно выстроить это самое генеалогическое дерево… Я, например, не могу, и это несправедливо. Так зачем ты учишь нас этому?
В сквере утопающий в воде пожелтевший газон приятно пах весной и вместе с тем снегом, последним, все еще неизбежным снегопадом. Сидя на одной из скамеек, поставленных вокруг бассейна, Двора склонилась над письмом, написанным на достаточно плотной бумаге, противостоящей разгулявшемуся к четырем часам ветру. Она читала, перечитывала, бормотала про себя какой-то вздор. Час назад Двора подошла к кассе, чтобы оплатить апельсины. Все происходило, как обычно, они долго смотрели друг на друга, и боялись, и обоим до безумия нравился этот страх. А потом Ян сунул в пакет с фруктами ярко-розовый конверт и улыбнулся ей. Она схватила пакет с письмом, лежавшим на апельсинах, сказала: «Thank you», он прошел за нею до красного коврика, обогнал, чтобы открыть ей дверь, и в свою очередь вышел за порог, глядя, как она удаляется по тротуару неуверенной походкой.
Двора услышала приближающиеся голоса. Голоса девочек из школы, мешавших идиш с французским. Обернувшись, она заметила рядом с детьми учительницу с длинными, до талии волосами, и взгляды двух женщин встретились. Учительница узнала элегантный берет дамы, неподвижный парик, стрижку каре, какое-то мгновение пристально смотрела на нее, представила себе безмятежную жизнь этой женщины, а рядом с нею мужчину с закрученными пейсами, который никогда ее не покинет. Двора разглядела своих кузин Нехаму и Хадассу, скомкала письмо и сунула его в карман своей черной куртки, затем наклонилась всем телом вперед, надолго спрятав лоб в коленях. Девочки не могли приступить к играм, учительница позвала их, группа пересекла и покинула сквер. Двора замешкалась, медленно выпрямилась, огляделась, успокоилась, достала письмо, расправила и перечитала его.
Он назначал ей встречу завтра вечером, напротив бассейна, он придет в двадцать тридцать. Он хотел поговорить с нею, будет уже темно, никто ничего не увидит, никто не узнает, приходите, прошу вас, приходите, когда настанет ночь, я буду говорить очень тихо, вы сможете хранить молчание, ничего не отвечать, только побудьте здесь, рядом со мной, на скамейке между двумя тополями, пожалуйста, приходите, я буду ждать вас. Пальцы дрожали на ярко-розовой бумаге. И голубые с прозеленью глаза. Она прижала ладонь к груди, представила себе, как побежит по кварталу в полной темноте и с улицы заметит сидящего здесь высокого мужчину, который ждет ее. Прийти, сесть на ту же скамейку и услышать, что он хочет сказать ей.